Автор детективов Франциска Эрмлере: «В Риге трупы не находят даже через сто лет»

CopyMessenger Telegram Whatsapp
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Фото: Фото из архива героини

Сувенирный профиль нашей столицы таит немало леденящих душу тайн. Порой следы преступлений тянутся по кривым улочкам до мрачного средневековья. Распутывая их, автор детективов Франциска Эрмлере приближается к загадкам собственной судьбы, которая сама тянет на авантюрный роман. Она росла вблизи старообрядческой общины, изобретала радиоприборы для ВЭФ, изучала фарси на недоступном для немусульманок факультете в Москве, вела внутренний аудит в банках в 90-е годы, выбивала финансирование фильма о кладбищенских обрядах Латгалии и стала жертвой врачебных ошибок, вызвавших потерю зрения. Ее цикл из восьми детективных романов – это восемь остановок на головокружительном пути к себе – героя Андрея Ванагса, автора и... читателя.

 
Обложка четвертого романа из детективного цикла Франциски Эрмлере
Обложка четвертого романа из детективного цикла Франциски Эрмлере Фото: Фото из архива героини

О чем ее романы?

Рядом с рижским Покровским кладбищем, где похоронены родственники Михаила Булгакова, трамвай сбил литовскую кинозвезду, утвержденную на роль Маргариты... (четвертый роман – «Искусница»)

Владелицу сети рижских аптек настигает история ее семейного бизнеса, когда вокруг начинают убивать художников, использовавших в картинах алхимические мотивы... (первый роман – «Арсенал»)

В подвале элитной недвижимости в стиле модерн обнаружен сакральный труп, который хоронили уж не раз... (второй роман – «Пассаж модерна»)

На месте гибели киношного профессора Плейшнера обранужено тело самоубийцы... (шестой роман – «Блик»)

В запасниках рижских музеев что-то неладное творится с наследием нелояльных к режиму авторов... (третий роман – «С любовь в Ригу»)

Сгорели ли рукописи из библиотеки Союза писателей, на месте которой сейчас казино? (пятый роман – «Рукопись»)

Случайно ли вспыхнул пожар накануне открытия памятника Латышским стрелкам? (восьмой роман – «Мерзло»)

Пять романов из цикла уже изданы на латышском, семь из них Франциска сама переводит на русский. Точнее – переписывает. Поэтому некоторые обороты речи могут вас удивить.

 
Франциска Эрмлере
Франциска Эрмлере Фото: Фото из архива героини

На что мы тратим свою волю

Ваш детективный цикл прямо напрашивается на сериал?

Интерес в самом деле есть. Моя подруга Настя Бирюкова из команды Валерия Тодоровского хотела сделать из моих книг сериал. Но у наших стран непростые отношения. Им даже второй сезон «Оттепели» отснять не удалось. Там события должны были развиваться в Одессе, а тут случилось такое!

К чему было труднее всего привыкнуть в русском?

Я сознаю, что стилистически глуха к некоторым вещам. У меня были попытки искать переводчика, но я быстро почувствовала, что человек не понимает ни мои мироустановки, ни мое мироощущение. Пока что я радуюсь от того, что мне удалось выразить мою мысль так, как я хотела.

Во втором романе есть фраза, что в Риге трупы не всплывают и через сто лет. Отличный шанс написать что-то в ретро-стиле под Акунина. Но вы пошли другим путем.

Каждая локация имеет свой отпечаток. Поэтому в оригинале первый роман цикла назывался «Алхимия рижской печати». В нем меня интересовал расход воли. На что мы тратим свою волю? Что своейственно для Риги как пограничной территории? Здесь в смене режимов нет последовательности. Идет все время перекраивание. Люди ничего не перенимают. И тратят свое время не на то, чтобы отделить добро от зла, а именно вот на это - на поддержание состояния кисельности. Как в болоте есть места непроходимости. Мелиорации нету. Идет заболочивание места. А потом в результате на подобной почве вырастают такие маленькие сосенки. Она никогда не дорастет до большой сосны. И вода становится желтой. Она для питья не подходит вообще. Забыла, как по-русски rāva…

Не забыли. Специального слова для болотной ржавчины в русском нет.

Что касается Акунина... Я тоже думала, почему он пишет о дереволюционном Фандорине.

Проблема нынешних детективов – вопрос подсудности и наказуемости. Детектив все-таки требует того, что виновные в конце будут наказаны.

Холмс раскрывал преступление и думал, сдать преступника Лестрейду или нет. Если решал сдать, то дальше все было ясно – суд, право, наказание. А сейчас уже в этом уверенности нет. И потому писать современные детективы сложно. Тем более – о Латвии. По опыту работы в коммерческих структурах могу сказать, что в 90-е сюда хлынули авантюристы всех национальностей. Они эту ситуацию понимали и ее эксплуатировали.

А как вы оказались в коммерческих структурах?

Поскольку у меня были проблемы с языком, я решила выбрать техническое образование.

Проблемы языком? Вы же написали на латышском с десяток книг!

Да, у меня был опыт письма на латышском. Но я родилась в Латгалии. В детстве говорила только на латгальском и русском, латышский выучила лет в 6 лет, когда в школу надо было идти. Считаю себя истинной латгалкой. И в силу маргинального положения латагалов я испытываю трепет к любому языку.

И потому поступила на точное приборостроение в РТУ. Мне предстояло работать на ВЭФе. Я там защищала диплом - придумала прибор для телефонных станций. И в том же 1992-м, когда защитила диплом, ВЭФ закрылся. И я осталась за бортом. И начались истеричные поиски работы. В то время расплодилось много банков. В один из них я попала в кредитный отдел. Потом уже я работала не только в кредитных отделах, но и внутренним аудитором. Когда

приходилось выяснять, что внутри банка хромает и на какую ногу. Этот опыт для детективов пригодился.

Не говоря уже о том, что благодаря изучению кредитных историй у меня на Ригу – скажем так – очень панорамный вид. Во втором романе действуют герои из моего круга общения тех лет. Они могли мне нравиться, или не нравиться, но делать вид, что их не было, я не могу. Они были. И они есть.

 
Фронтон дома на ул. Альберта 2а
Фронтон дома на ул. Альберта 2а Фото: LETA

Панорама с фальшивого этажа

Как есть и знаменитое здание со сфинксами и ложным этажом на улице Альберта, 2a. О нем гуляет много слухов от тайных явок КГБ до солярных культов. Но история о скелете, обнаруженном в его фундаменте, надеюсь, выдумка?

Я просто перенесла несколько историй на одну улицу. Зарытый скелет был недавно обнаружен в одном из государственных учреждений, упоминать о котором не надо, потому что они скрыли этот факт.

Отец моей дочки всю жизнь прожил на улице Альберта. И он рассказывал такие потрясающие истории о детской дружбе, о внутреннем устройстве – до какого этажа носили дрова, с какого этажа заканчивались коммуналки и начинались квариры, в которых жили как в сейфах. Я не удержалась и соединила его воспоминания с историями моих банковских знакомых.

К тому же, в 90-е на Альберта был знаменитый притон. Этой сейчас так называют «притон», а тогда это просто была квартира, где все веселились.

У меня на такие места весь цикл рассчитан. Это и Покровское кладбище. И Яуниела, где не только профессор Плейшнер из окна выбросился, и не только Шерлока Холмса снимали, но и «Убийство на улице Данте» и много чего еще. Я ведь была приезжей, не коренная рижанка и училась в последние советские годы, когда у людей еще не было переносных телефонов. Поэтому мы с подругой, которая училась в Художественной Академии, много гуляли, это тоже было своего рода обучение.

На этот фальшивый этаж на Альберта-2а мы по тайному ходу с улицы Антонияс часто забирались как на смотровую площадку, чтобы поболтать и выпить.

По проходным дворам Старой Риги нас тоже водили и объясняли, как убегать от милиции.

А приходилось? Вы нарушали закон?

Нет, но мы знали на всякий случай. В советское время люди ведь были обучены выживанию. Знаете, мало ли что. Если тебя заметут, то все - никто праведных реакций не ожидал. И потом, когда началась перемены, люди бегали со всякими свечками, аускелишами, никто попадаться не хотел. Я даже сейчас, когда куда-то захожу, сразу высматриваю дорогу к отступлению. Ты уже просто натаскан на это.

 
Слово на фарси
Слово на фарси Фото: пресс-фото

Мерси за фарси

Вы упомянули Настю Бирюкову и Валерия Тодоровского. Неожиданные связи для латгальского приборостроителя.

Мы познакомились с Настей на Высших курсах сценаристов и режиссеров в Москве. Любой язык для меня чужой, а такие люди – как говорил мой преподаватель во ВГИКе Евгений Марголит - обречены идти в кино. Тем более, что мне знакомые говорили, что я пишу образно, словно картинками. В общем, я приобщилась к кино из-за политических проблем с языком. С фарси.

Ничего себе! А фарси у вас откуда?

Учить начала здесь. У нас в Риге набрали группу девочек - пусть мол сидят и учат фарси.

Я в Москву когда приехала, там девочек на фарси принципиально не брали, потому что одна женщина проехать в Иран не может.

Когда ты кого-то чему-то обучаешь, ты должен принимать во внимание не только желание обучаемого, но и желание принимающей стороны. Если страна не принимает переводчиц, значит ты заранее готовишь безработных.

Так вот, в фарси я была совершенный дебил. Я приехала из Риги и мне казалось, что я что-то знаю, но там я поняла, что не знаю ничего. Потому что в Москве было живое общение благодаря Центру культуры Ирана.

Но на стажировку в Институт стран Азии и Африки в Москве меня все же взяли. Завкафедрой у нас был Владимир Борисович Иванов. По основному образованию он был лингвист, и поскольку я была иностранкой, такой немного чужеватой, то он со мною занимался усиленнее, чем с остальными.

Однажды он поинтересовался: «Так вы говорите, что у вас в латгальском языке есть звук «ы»? Ясно, про вас ясно, и про латгальцев». А я вот с этой его ясностью до сих пор не разобралась.

В Латвии я свое знание фарси реализовать не смогла. Возобладали политические мотивы. Как только речь заходила о связях с Ираном, люди сразу пугались – этого переводить нельзя, того приглашать нельзя.

Слышать все это было достаточно неприятно. И постепенно я от идеи что-то здесь сделать отошла. Но любовь к персидской литературе осталась.

 
Фото: Scanpix/Sputnik

В Москве я поняла, что такое кино

- У меня уже было образование драматурга и сценариста – полученное здесь в Академии. - продолжает Франциска Эрмлере. - И я поступила на Высшие курсы сценаристов и режиссеров в Москве.

Мне часто приходится слышать пренебрежительные отзывы о Москве, но могу сказать, что те люди, с которыми я там встретилась – лучшее, что вообще может быть.

Я попала в мастерскую Людмилы Владимировны Голубкиной и Олега Вениаминовича Дормана, но в то же время на меня огромное впечатление произвел Павел Константинович Финн. Он редактировал один мой сценарий. Они-то и научили меня понимать, что такое кино, что такое жанр, как с этим работать.

Потому что в Риге редакторский уровень – очень слабенький. Здесь люди страдают самовыражением, а там они по-настоящему пашут и не пытаются в сотый раз изобретать велосипед. Помню про меня Людмила Владимировна Голубкина так сказала:

«Ну, вы, Франциска, из Прибалтики. Значит первые восемь страниц сценария выбрасываем сразу?»

Это не потому, что она не любила авторское кино – она же у Тарковского редактором работала.

Какие советы Павла Финна вам особенно помогли в жизни и работе?

Павел Константинович очень осторожный человек в том смысле, что уважает твое мнение. Он не подгоняет тебя под стандарт. И у него, и у Людмилы Владимировны установка на то, что ты сам должен понять, что у тебя получилось, а что – нет.

Сценарий может быть написан очень красивым языком, но не работать. В нем ценятся другие вещи – эпизоды должны сцепляться.

Все зависит от того, как эпизоды один в другой переходят и друг на друга работают. Как выбирать героя, как его обставлять и раскрывать. На том конкретном сценарии он призывал меня по воможности убирать ироничность и циничность, которой сейчас переполнена наша культура. И ведь, действительно, по своему зрительскому опыту я чувствую, что эти ироничные моменты не работают. И человек уходит. Если ты все время давишь на эти педали, он не хочет твой фильм смотреть. Уходит не только в прямом смысле – но он смотрит твой фильм, не смотря. Он хочет, чтобы призывали лучшее в нем. Он отвлекается, думает о своих делах.

Павел Константинович Финн выправил мои мозги и в том смысле, что

в Риге я была приучена годами к тому, что смердящий сыр - самый вкусный, что духовное гнилье - вообще десерт, что геи - отличные парни, а воровать – почетно,

что если у тебя все было ярко и шокирующе, то veiksmes stasts (история успеха - ред.) готов. Я, конечно, бросилась все это бичевать. Порола этих кретинов с плеча. Так он, почитав мои черновики, сказал: «Люди, Франциска, не хотят быть в глубине сердца ни мерзкими, ни плохими, даже если они такие и есть. И таких главными движущими героями сюжета ставить попросту нельзя. Ваши фильмы никто не будет смотреть».

 
Руми - любимый поэт Франциски Эрмлере
Руми - любимый поэт Франциски Эрмлере Фото: пресс-фото

Мне говорили: «Тебя нет и не было»

И чтобы привлечь публику вы выбрали жанр детектива?

Сначала я написала сценарий про латгальские кладбищенские праздники. В нем появляется герой - 26-летний Андрей. Просто Латвия не дала ни одного лата на этот фильм. Я не знаю, почему было такое отношение, но они просто наотрез не давали денег и все. Но я уже привыкла,

с латгальцами это привычное дело: тебе смотрят в лицо и говорят: «Тебя вообще нет. И никогда не было». Так что проект фильма подвис в воздухе,

а герой из него неожиданно выскочил, когда у меня пошла серия интервью с латышскими художниками.

Они, вероятно, и стали прототипами «Арсенала». Каждый из свидетелей и подозреваемых живет в собственном полувымышленном мире. Оттого и детектив напоминает сюрреалистический паззл. В этой непростой ситауции Андрею искусствоведческое чутье помогает даже больше, чем логика.

Возможно, у него излишне развито визуальное мышление. Я ему передала свое ощущение жизни. В этом был риск, что герой получится недостаточно мужественный. Но все же по сюжету он рос без отца.

Дополнительный сюр вашим романам придает язык. У вас встречаются фразы, которые русский никогда бы не употребил, но звучат они очень интересно – «в моем голосе залипает нежность», «устаканить свою личность».

О моих латышских текстах тоже говорили, что читать их расслабленно не получается. Я не тот автор, которого можно полистать на сон грядущий. Я жду от читателя соавторства. И самой мне нравятся писатели, которые оставляют за читателей право додумывать, понимать или не понимать, принимать или не принимать.

В «Арсенале» описана среда художников, которая с советских времен считается фрондерской. Но в романе они гоняются за грантами и премиями. Думают не о зрителе, а о том, как понравиться чиновнику, что типично для советского мышления.

Я не питаю никаких иллюзий. И мои любимые персидские поэты - Хафиз, Руми, Фирдоуси - они были придворными льстецами.

Людям платят, и они пляшут. И если в советское время тебе давали команду, то сейчас еще нужно угадать, что заказчику может понравиться.

Не думаю, что Рига в этом смысле какой-то исключительный город. То же самое происходит везде. О высоких идеалах, о связи с божественным думает мизерный процент.

И все же. В конце романа современные глянцевые журналы по искусству и старые советские газеты отправляются на растопку камина. Но глянец дымит токсичнее. Символично?

Да. Это как с продуктами. Раньше их было меньше, их качество могло не устраивать, но они были натуральные. А сейчас все красиво упаковано. Тортик может год в холодильнике простоять. Но что с тобой может случиться, когда ты его поешь, об этом диетологи не сообщают.

 
Франциска Эрмлере (справа) на выставке в Музее форфора
Франциска Эрмлере (справа) на выставке в Музее форфора Фото: Фото из архива героини

Перевод со зрячего

Вы говорите, что не переводили свои романы на русский, а переписывали их.

Я почувствовала, что при переводе стали возникать новые смыслы. Беру какой-нибудь эпизод, перекладываю на русский, и вдруг появляются новые смыслы, самой интересно.

На сломе менталитетов началось переосмысление. И поэтому латышскими романами пришлось пользоваться как черновиками.

Вплоть до того, что у меня в последних повестях появляется присательница Франциска Эрмлере, которая записывает все эти романы со слов Андрея. Начинается сложное разбирательсво автора и персонажа.

К тому же,

когда я начинала писать, я была зрячая. Теперь же я просматриваю сюжет каким-то вторым зрением, которое мне во время написания было недоступно.

Зато закрылся тот слой восприятия, который был доступен в момент написания.

Как же это случилось?

Есть объективные обстоятельства, но есть и... Это как у Хафиза - все газели семиуровневые. И я сейчас могла бы бегать по судам, потому что... Сколько их было, этих неправильных диагнозов? Штук пять.

Я ездила в Москву в нейрохирургический институт Бурденко, где мне сказали, что моя проблема была – как это сказать – ликвидная: три недели медикаментозного лечения, и зрение я бы не потеряла. Вообще вопрос так не мог стоять, у меня не было такой проблемы. Ее создали неправивльным диагнозом, неправильным лечением.

Но есть второй момент – я теперь вошла в какое-то другое мироощущение.

Мне дали в жизни такой послеурок, устроили мне своего рода продленку. И я должна сделать выводы из того положения, в которое я попала.

И размышлять так, как сейчас, я в предыдущем состоянии не могла. Раньше, когда у меня перед глазами постоянно шмыгала картинка, я должна была в огромном истеричном состоянии бегать, искать, как прокормиться, как выжить. Сейчас я могу себе позволить то, чего в том состоянии не могла. Поэтому у меня отношение двойственное. С другой стороны, поощрять равнодушие медицинских сотрудников, может быть, и плохо. Я не знаю. Опять-таки, тратить на это все свое время – тогда я не переведу ничего, ничего не напишу.

Со временем я стала понимать, что со мной произошла какая-то трансформация. Я стала слышать иначе.

Например, когда я разговариваю с человеком, я слышу не информацию, которую он несет, а его... ну, подоплеку что ли. И она начинает затмевать сказанное. Есть голоса, которые я вообще не могу слушать.

Значит, могло измениться и отношение к кинозвездам, которых вы раньше видели своими глазами?

Да. Оно изменилось. Не стану называть имен. Мне не хотелось бы развешивать бирки. По этой же причине я в начале романов пишу, что все герои выдуманы. Лучше скажу о любимых голосах. У меня сейчас требования к голосам очень завышены. Есть люди, которые способны меня соблазнить на прослушивание даже того, что мне не интересно – только ради того, чтобы услышать голос – Александр Клюквин, Сережа Чонишвили. Очень интересно читает Александр Филиппенко.

Поскольку я осталась без зрения, то язык – моя единственная стихия. Как любому человеку мне нужна пища для духа, для моего эмоционального состояния.

В латышской среде я ее не могу набрать. Получается, что сейчас я живу исключительно в русской звуковой среде. Тем более, что в России часто по контракту фильм, получивший государственное финансирование, должен иметь титры для незрячих – так называемые тифлокомментарии. То есть ты слышишь диалоги плюс диктор описывает происходящее на экране. Конечно, назвать это фильмом можно только условно, но уловить ритм сцены все же удается. Как сказала моя подруга Настя: «Теперь с тобой есть о чем поговорить по поводу кино». Конечно, если тифлокомментарии записаны неудачно, фильм теряется. Но на латышском я вообще не слышала ни о каком тифлокомментировании. Никто не будет зацикливаться на том, чтобы для нескольких сотен человек сделать озвучку фильмы.

Какие последние фильмы произвели на вас самое сильное впечатление?

Франциска Эрмлере: «Большой» Валеры Тодоровского. Правда, без тифлокомментариев. Мне его дочка пересказывала. Звягинцева «Нелюбовь». Все окладываю, но хочу посмотреть «Аритмию». Слышала, что у нее не только тифлокомментарии есть. Они даже устраивали специальные сеансы для незрячих.

Из аудиокниг переслушала всего Акунина и Конан Дойла. Из новинок слушала «Обитель» Захара Прилепина, потому что Настина команда сейчас собирается снимать по ней сериал. И «Золото Пармы» Иванова. Периодически переслушиваю протопопа Аввакума.

Протопопа Аввакума как-то совсем не ждешь от круга чтения мастерицы детектива.

Хоть он и жил в XVII веке, но писал настолько глубоко, что вышел на вечные вопросы.

Мы сейчас стоим перед тем же выбором – обличать сильных мира сего, или покориться и молчать?

Я не хочу углубляться в суть раскола, но мне старообрядчество понятно на уровне быта. Их мир мне открылся в детстве, когда мамина сестра вышла замуж в старообрядческую деревню. Все оставляет отпечаток – как тебя берут за руку, как говорят. Им запрещали строить церкви, у них нет помпеза. Они всего этого были лишены, оставалось только старинное благочестие, которого сейчас мы лишены. Империю построили, но вот та основательная база, мне кажется, в народе должна присутствовать. Она держит всю эту махину сверху.

КомментарииCopyMessenger Telegram Whatsapp
Актуальные новости
Не пропусти
Наверх