Спасать детей или подругу? Такой выбор перед Анной поставила война, забравшая еще и отца

– Анна, какого это – чувствовать приближение войны, когда ты уже однажды от нее бежал? Что Вы почувствовали 24 февраля 2022 года?

– Страх. Только в этот раз это было ощущения страха не столько за себя, сколько за ребенка.

Мой отец – врач и в первые дни войны он отказывался эвакуироваться из Северодонецка, говорил, что не может бросить своих пациентов и тех, кому в дальнейшем может понадобится помощь.

26 февраля у нас в квартире отключилось отопление, дальше – свет. 8 марта начались очень сильные обстрелы и 10 марта исчезла вода и газ. На улице тогда было -14, -18 в квартире было +8. И по обстановке мы видели, что происходит с Мариуполем, и понимали, что в Северодонецке со временем будет та же история – город начнут стирать с лица земли. И мы решили, что нужно уезжать. Отец сказал: "Я вас вывезу".

И самая большая трагедия произошла 11-го марта.

– Что произошло 11-го марта?

– 11-го марта мы приняли решение уезжать из города. В Северодонецке еще жила моя подруга Марина, у нее была дочка Сашенька, на 2 месяца младше моей Марии – ей было около 2-х лет.

На тот момент по официальной информации были зеленые коридоры по всем направлениям. Мы решили, что будем выезжать из Северодонецка через Рубежное – так было ближе, к тому же мы знали, что накануне люди этой дорогой уже выезжали, 10-го марта, мы еще с ними созвонились, спросили, как лучше ехать, и мы по тому же маршруту поехали.

И когда мы уже выехали за Рубежное, как раз россияне начали штурмовать город. Когда мы подъезжали к очередному блокпосту, увидели, как прилетел первый снаряд. Папа тут же развернул машину, начал ехать в другую сторону, и сразу же второй снаряд прилетел нам в машину – автомобиль сразу же загорелся, мне ранило ногу в голень, и осколками снаряда очень сильно ранило мою подругу – у нее чуть ниже ягодиц две ноги были как будто вывернутые. И прямо на месте был убит мой папа. На моих глазах… Я видела, как ему прилетел снаряд… в голову, он умер на месте сразу.

Мама не видела, что папа уже убит, когда мы выскочили из машины, она кинулась к отцу и кричала:

"Сережа, почему ты сидишь? Почему ты не выходишь? Машина горит, ты сейчас сгоришь живьем!". Я кричала маме: "Папа мертв, ложись на землю!".

Мама не верила в это, она все равно пыталась его отстегнуть и вытащила его из машины. Горящего, мертвого папу она положила возле автомобиля.

Мы все легли возле машины и начался жесточайший обстрел – летели и тяжелые, и очень тяжелые снаряды, слышно было, как нам навстречу выехала российская техника с обозначениями Z, потом мы слышали, как работали наши Javelin, они разбили вражескую технику, и потом пошел черный дым и мы не понимали: то ли мы сейчас тут задохнёмся от дыма, то ли нас убьют. И мы вот так два часа лежали на детях, прикрывая их своими телами. Невозможно было даже поднять голову.

Когда уже интенсивность этого обстрела уменьшилась, мы услышали, что мимо нас проезжает автомобиль – водитель остановился, спросил, не нужна ли нам помощь. Я с ребенком побежала в машину, мама кинулась к Марине, мы кричали ей: "Марина, греби зубами, на коленях, на локтях ползи в машину!". Она отвечала, что не может. Я подбежала к Марине, забрала у нее ребенка, вернулась в машину, где прикрывала двоих наших детей.

И вот этот вот животный страх… за детей… до тошноты просто, когда ты не чувствуешь ни боли, ничего – я была ранена, но не чувствовала этого.

Водитель, который нас подобрал, и моя мама кинулись к Марине и пытались ей помочь, но опять начался обстрел, очень близко приземлялись снаряды, и водитель сказал: "Или мы сейчас уезжаем, или сейчас все тут полягут".

Все быстро запрыгнули в машину, и мы на всех порах полетели в Рубежное.

– Выбор, который Вам пришлось сделать: спасаться самой и спасать детей или же остаться и сделать все, чтобы спасти подругу, – это не человечески сложная ситуация и не верится, что в современном мире, в реальности, а не в кино, живой, любящий человек должен принимать подобные решения. Расскажите, какого Вам было оставлять под обстрелами свою подругу? Что Вы чувствовали тогда и нет ли у Вас сейчас чувства вины?

– У меня есть только чувство вины только за то, что мы не смогли предвидеть эту ситуацию 23-го февраля и не уехали накануне вторжения. Мы давно дружили с Мариной и я знаю, какие отношения у нее были с дочкой. Александра для нее была центром вселенной, и она ее очень сильно любила, и все, что Марина делала в последнее время, она делала ради дочки. Я помню она еще говорила мне: "Заберите Александру и все". Я помню, как я до хрипоты кричала, чтобы она гребла, зубами цеплялась, ползла, она говорила, что не может. Не знаю, какая боль была у нее, может она действительно не могла двигаться, а может она просто сдалась.

А я сижу с двумя детьми на руках в машине, которая стоит на трассе под прицелом. Бросить двоих детей и побежать к Марине – это ставить их под опасность, а что будут делать дети одни, если и со мной что-то случится?

Я знаю и чувствую, что Марина будет поддерживать свою дочь. Я с Сашей тоже не буду терять контактов, пока-что она маленькая, но чуть позже я ей обязательно расскажу о ее маме, расскажу, какая она была добрая, какая она была отзывчивая, как она любила свою дочь.

– Как Вам все-таки удалось эвакуироваться?

– Водитель привез нас в Рубежное, сразу же пришли МЧС-ники, мы сказали, что на трассе есть раненная женщина и обгоревший мужчина. МЧС-ники сказали, что знают, что там идет обстрел уже третий час, что там горят дома и они не могут туда подъехать.

Потом нам вызвали скорую и отвезли в больницу. У мамы был сильный ожог правой стороны лица, рука обгорела. Когда я сняла ботинки, оказалось, что у меня в обуви пять огромных осколков, в ноге осколки –

в больнице мне их достали, и я потом месяц не могла наступать на эту ногу. Но до этого я даже не чувствовала боли.

Мы остались в больнице, ночевали в коридорах, потому что российские войска обстреливали все. У нас не было воды, мы топили снег, через марлю его фильтровали и так пили, потому что даже прокипятить воду было нечем. Детей, правда, кормили какой-то теплой едой – не знаю даже, как ее назвать: и не каша, и не суп… похлебка какая-то, но главное, что она была.

На следующий день приехали украинские военные, спросили, есть ли желающие уехать. Мы, конечно же, согласились. Нас привезли в Попасную, оттуда мы на электричке приехали в Лиман, откуда вечером должен был отправиться эвакуационный поезд. Но как раз тогда этот поезд попал под обстрел в Святогорске (Анна снова не может сдержать слезы). То есть, был еще вот этот страх… ты сидишь ждешь, а тут снова обстрелы, ты думаешь, что это какая-то ловушка, которая вот-вот захлопнется снова.

На следующий день мы дождались нашего поезда – он приехал без окон, без крыши – и мы таким образом уехали с Востока во Львов. Там мы два месяца жили у родственников во Львове, а сейчас мы переехали в Киев.

– А что с Александрой, дочкой Марины?

– Не знаю даже как, но я в социальных сетях нашла крестную маму Саши, и мы договорились, что она заберет ребенка.

У меня не было документов ни на свою дочь, ни на дочь подруги, потому что в машине сгорели все документы, все деньги, все вещи. Мы подняли на уши полицию, социальные службы и в Винницкой области передали ребенка социальным службам, в присутствии полиции. И через неделю девочку передали ее крестной маме.

– Удалось ли Вам забрать тела погибшего отца и подруги? Знаете ли Вы, где они сейчас находятся?

– После случившегося мы еще неделю пытались найти подругу Марину, верили, что, возможно, ей как-то удалось спастись. Подняли всех знакомых в Вооруженных Силах Украины, в территориальной обороне, все отвечали: "О вашем случае все наслышаны. На тот момент было расстреляно 5 автомобилей. Всего по этому "зеленому" коридору было убито 11 человек". Нам говорили: "То, что вы остались живы, – это какой-то суперслучай. Шансов, что выжил кто-то еще, практически нет".

Через какое-то время я нашла человека, который выезжал той же дорогой на следующий день. Он сказал, что видел обгоревший автомобиль, возле которого лежало два тела – мужчины и женщины. Я показала ему фотографию Марины, он подтвердил, что видел ее. Я переспрашивала, точно ли она умерла. Мужчина сказал, что никто не подавал никаких признаков жизни, тем более на улице тогда было -18.

На данный момент мы фактически не знаем, где находятся тела, с Рубежным связи нет – это пока-что подконтрольная России территория. Там были очень жесткие боевые действия, российские войска стирают полностью город – обычный геноцид, по-другому это не назовешь.

И узнать тоже не у кого. Есть информация, что папа и Марина похоронены на окраине города Рубежное, откуда потом их можно будет перезахоронить, но это все на уровне слов местных обывателей. Никакой точной информации и доказательств нет.

– Как жить с мыслью, что Вы не похоронили отца?

– До начала июня у меня были мысли о том, что нужно похоронить, что нужно попрощаться и так далее, а сейчас я понимаю, что… (плачет) ну это же осталось только тело…

Наш папа был добряк – на День медика у него телефон разрывался от звонков – его все поздравляли, у него огромное количество благодарных пациентов было, ведь за 8 лет, которые он проработал в диспансере в Кременной, смертность там была минимальной. Папа также был волонтером по жизни – он помогал абсолютно всем: мог зайти в магазин, скупится, выйти и раздать людям продукты – каким-то бабушкам, нуждающимся, или на кассе мог спокойно за какого-то дедульку, который отсчитывал деньги, расплатиться. И люди были ему за это безумно благодарны. И на второй день после обстрела я говорю маме: "Папа рядом…". Потому что нам начали помогать совершенно незнакомые люди: машинист поезда дал нам хлеб, большую банку гречки с мясом, варенье, кто-то одеждой помогал детям, кто-то давал продукты, кто-то помогал деньгами…

Во Львове нам волонтеры оборвали телефоны – обули, одели дочку, наверно, на два года вперед, лекарства нам приносили, продукты.

И я вот говорю: "Мам, смотри, к нам папа приходит с этой стороны – он нам приводит людей, которые нам точно так же, как и он, безвозмездно помогают". Он обещал нас вывезти – и он нас вывез, он нас провел.

Отца звали Поповиченко Сергей Александрович. И мы уже во Львове узнали о том, что президент Украины Владимир Зеленский наградил его медалью "За спасенные жизни во время войны", к сожалению, уже посмертно.

– Как Вы себе объясняете происходящее: Вы дважды убегали от войны, Вы попали под обстрел, потеряли близких Вам людей. Какое отношение к оккупантам, которые разрушили Вашу мирную жизнь?

– У меня к ним нет отношения вообще никакого, понимаете? Потому что ненавидеть – это тоже чувство. И если сказать, что я их ненавижу, это значить испытывать к ним какие-то чувства.

Я их не могу назвать даже людьми. Это не нация, это не люди. Я понимаю, что их разрушила зависть. Обычная зависть. Потому что они жили себе, как в этой сказке: лежали на печи и ждали чуда, что им кто-то что-то построит, подарит, откуда-то что-то возьмется. Они не понимают элементарных вещей: для того, чтобы что-то взялось, нужно брать и делать, работать, а не прийти и забрать. Ну забрали вы стиральные машинки, холодильники там – хорошо, но через время эта техника поломается, и дальше ты останешься без ничего. У тебя нет желания даже заработать себе на такую же! Это я сейчас говорю не только о российской армии, а и о всех 140 миллионах россиян. И я не хочу называть их "орки", "твари", давайте говорить правильно – это русские. Они же так гордятся этим, так давайте говорить правду – это россияне пришли на нашу землю. И детям, внукам, правнукам этих россиян должно до конца их жизней быть стыдно за то, что сейчас происходит, чтобы у них больше не возникало желания "повторить".

– Во что Вы верите сейчас? За что держитесь?

– В первую очередь я верю в победу. Она обязательно будет. Еще с 2014 года я знаю этих парней, мы тогда их называли АТО-шники (участники Антитеррористической операции по освобождению Востока Украины после вторжения российских войск в 2014 году – Прим. ред.), которые сейчас воюют в ВСУ, в территориальной обороне. Их у меня в свое время очень много училось, и я знаю, какие они, они всегда меня успокаивали меня: "Все будет, не переживайте!". И сейчас я с ними общаюсь и спрашиваю, не нужно ли чем-то помочь, они всегда: "У нас все в шоколаде. Это мы можем помочь Вам". Я знаю, какие они сильные, и я им верю, потому что за те годы, которые мы знакомы, они меня ни разу не обманывали.

Я верю, что мы вернемся в свой дом в Луганске, будем его восстанавливать, будем в нем жить. Папа даже говорил: "Подарите мне на день рождения (у него 30 июня) сварочный аппарат". Мы спрашивали, зачем он ему в квартире, а он отвечал: "Летом поедем в Луганск и там нужно будет восстановить виноградники", при том, что он говорил, что пока там обитает эта квази-республика, он туда ни ногой, то есть он верил, что Луганск снова будет украинским. Поэтому нужно будет поехать в Луганск и восстановить виноградники – не знаю как, но будем пытаться.

Как у меня брат говорит: "Ты в детстве сказки читала? Ты ж помнишь, что там всегда добро побеждает зло?". Правда всегда побеждает! И 100-летняя война тоже закончилась – и эта закончится. А раз еще весь мир стал на нашу сторону, поэтому победа точно за нами.

RUS TVNET в Telegram: Cамые свежие новости Латвии и мира на русском языке!