Из Москвы в Ригу через Израиль. Бывшая россиянка о войне, любви и китах (4)

Художник из Новосибирска с израильским паспортом

- У тебя есть очень грустная картина "Старый пес". Глупый вопрос, но все равно спрошу: "О чем эта история?".

- О верности и преданности. О неотвратимости расставания. Вот жила собака, охраняла дом, любила своих хозяев безусловной любовью и умерла. А у людей-то жизнь продолжается. И собака не может уйти, бросить своих хозяев даже после смерти. И она по-прежнему их охраняет…

Новосибирск

- Я родилась еще в Советском Союзе в новосибирском Академгородке. Это уникальное место – город студентов и ученых. Мама по профессии учитель литературы, а по жизни – человек, который организовал в Новосибирске несколько очень крупных педагогических проектов для подростков. А папа – журналист и кинорежиссер, сценарист и вообще личность многогранная. В общем, Академгородок, молодые энергичные родители.

В мои шесть лет родители развелись, и мы переехали на рабочую окраину Новосибирска – в типичный многоэтажный панельный район, такие вертикальные трущобы. А это конец 80-х, начало дикого капитализма. Подростки разбились на группировки, постоянные драки, разборки, и все мое детство прошло в такой очень жесткой системе "пацанских ценностей" – что во дворе, что в школе. Моим спасением стала художественная школа, куда я, по сути, сбегала от своей реальности.

- А подбери иллюстрацию к этой своей жизни из своих работ?

- Ну, вряд ли это будет что-то конкретное. У меня есть серия черно-белых рисунков. Во эта тема, наверно: черное и белое, две жизни одновременно.

- А после восемнадцати все очень круто изменилось. Мы наконец-то переехали с окраины города в центр, а Новосибирск – это город контрастов. И здесь меня окружали уже совсем другие люди. И это был такой всплеск эмоций, совсем другая планета.

- И ты тогда решила стать художником, да?

- Я хотела, но все пошло не по плану, как у всех в 90-е. В архитектурный недобрала один балл, ушла в рекламный бизнес. Потом было много разных проектов. Успела даже окончить педуниверситет. Но главной для меня оказалась работа редактором газеты в Израильском культурном центре.

Там же, к слову, познакомилась со своим будущим мужем – Евгением Эрлихом. Он иврит изучал на языковых курсах. Хотя никакой романтики у нас не было: я вообще была влюблена в другого. А через несколько лет уехала в Санкт-Петербург, чтоб в университете получить второе высшее образование – изучала психологию. Так что художник из меня не получился.

Санкт-Петербург

- Получился психолог?

- Нее, получилась жена Эрлиха. Женя к тому времени уже работал в Москве, на одном из центральных ТВ-каналов, военным журналистом. И он, как только узнал, что я в Питере, тут же примчался ко мне в гости. Он приехал, вылез из машины и сразу повел в ресторан ужинать, а там вдруг заявил очень странное: "Короче, отпуск у меня короткий, всего пять дней. Так что твоя задача за эти дни узнать меня получше и… полюбить. И, кстати, выходи за меня замуж".

Я сначала буквально упала от смеха на пол, мне показалось, что он сумасшедший. Мы ведь даже друзьями не были, максимум – приятели. Однако… в это трудно поверить, но ему действительно хватило пяти дней, чтобы полностью изменить мою жизнь. И мы женаты уже 17 лет. Мне кажется, у нас все получилось.

- Проиллюстрируешь?

- Нет, это было какое-то сумасшествие, взрыв. Такого взрывного у меня ничего нет.

Москва

- Понятно, что я переехала в Москву. Там у нас сын родился. Назвали Левой, в честь наших дедушек. В целом было не до художеств. Да и настроения не было – меня постоянно работа мужа напрягала. Он мотался по разным горячим точкам – от Чечни до Афганистана и Ирака. Я переживала. Мы иногда даже ругались, мол, у тебя уже семья, ребенок, хватит. Но все решилось само собой.

С приходом Путина стала резко меняться информационная политика, особенно на федеральных телеканалах. К примеру, про Чечню, когда там вовсю еще воевали, нужно было рассказывать, что уже всех победили и восстанавливают мирную жизнь.

И вообще, про власть – как про покойника, только хорошее.

Муж у меня – правдоруб. Довольно быстро поругался с руководством, и его, что называется, попросили… Он и ушел. И мы решили, что надо уезжать.

- Есть картина про тот период?

- Наверно, "Жена смотрителя маяка". Вот у мужчины есть свое дело, очень важное для него. И он его делает. А его мир хранит женщина, и собака преданная его защищает. И море – это ведь про чистоту, про великость. И волны одновременно – волосы его жены. Может, это его сон. Мне странно расшифровывать картину, ведь все уже сказано. У каждого человека должен быть свой маяк, свой мир, своя женщина, которая мужчину так хорошо понимает, что у нее даже хвост отрастает вместо ног – и она становится частью его стихии. 

Израиль

- А когда ты осознала себя художником?

- Никогда. Я и сейчас не считаю себя художником. В моем представлении художник – это человек, который ежедневно пишет картины, их у него уже сотни, и много выставок персональных, и членство в Союзе художников. И они такие сложные: они должны курить, страдать, убивать свою жизнь… А я ничего из этого не делаю. Какой я художник?!

В Израиле пришло время определиться, чем я хочу заниматься в новой жизни. И мне очень захотелось опять рисовать. И я опять пошла учиться в местный университет на арт-дирекшн – не знаю, как это перевести на русский – нас учили "креативить", преображать пространство. Это было что-то невероятное. Колоссальная разница в подходах обучения в России и в Израиле. Нам давали минимум теории, все строилось на практических занятиях.

Нас, как щенят, бросали в реку, и мы должны были сами научиться плавать.

Чтоб вы понимали, отсеялась половина курса. Нам почти ежедневно давали очень сложные творческие задания – к примеру, разработать с нуля визуальный стиль компании по производству пылесосов или придумать новый литературный журнал и сделать к нему обложку. Никто ничего не объяснял.

Но уже через день-два нужно было принести готовый проект, реально напечатанный, склеенный, готовый к употреблению. По ночам никто из нас практически не спал. А у меня еще был маленький ребенок на руках. Это был какой-то ад. Утром еле живые мы презентовали свои проекты, а преподаватели устраивали нам жесткий разнос и отправляли все переделывать. У нас была истерика. С другой стороны, вот так, через практику, они нам буквально "вскрыли мозг" – нам больше ничего не страшно, и мы понимаем, что в творчестве нет никаких ограничений, кроме собственной трусости. Дело не в деньгах, не во времени, не в стереотипах. Просто иди и делай. Можно делать все, кроме скучного. Ну я и пошла делать все!

- А почему уехали из Израиля?

- Война. Мы прожили в Израиле 9 лет. И это был уникальный опыт, и замечательный период нашей жизни. А чтобы как-то достойно там жить, приходилось очень много работать. Ну, прежде всего Женя работал. В Израиле жесточайшая конкуренция, очень высокие цены на продукты и заоблачная стоимость жилья. Детский садик, к слову, тоже очень платный. Жене, надо честно сказать, повезло, хотя и не сразу.

Он и на стройке там пахал, и мебель собирал, и кондиционеры устанавливал. Но в конце концов устроился по специальности – тележурналистом: сначала на международный телеканал RTVi, позже – на израильский "9 канал". А я как раз окончила свой вуз и тоже стала помаленьку работать. И Лева подрос и пошел в школу. Вроде, жизнь налаживалась. Только в Израиле же постоянно то теракты, то обстрелы ракетные, то война.

За девять лет мы там пережили три войны.

И муж, как журналист, опять стал пропадать там, где горячо. А я почти всегда одна. И я снова стала бояться. Я не могу жить на войне. Представьте: сидишь дома с ребенком, и вдруг начинается бомбежка. Ты прячешься под стол, потому что не успеваешь спуститься в подвал, где бомбоубежище.

Прижимаешь к себе ребенка и пытаешься его успокоить, хотя у самой сердце наружу выпрыгивает. А муж в это время где-то бегает на передовой. В какой-то момент стало понятно, что это никогда не кончится. Мне стало очень плохо. В общем, Женя меня услышал, пожалел, я бы сказала.

И мы начали искать варианты, куда переехать хотя бы на время, отдохнуть от "горячего Израиля". Мой папа живет в Берлине, и он, зная о наших метаниях, как-то сказал: "А посмотрите Ригу. Это почти Лондон, но только для бедных". Так на горизонте неожиданно возникла Латвия со своей программой "Инвестиции в обмен на ВНЖ". Мы посмотрели и рискнули.

- А как бы ты проиллюстрировала Израиль? 

- Хм, это, наверно, "Кит". Это точно про Израиль. Израиль – на самом деле он огромен. Он по своей энергии такой мощный, большой, как океан. И я такая точечка, еле заметный кораблик на его поверхности, и непонятно, чего ждать от океана, ведь в его глубине всегда есть своя тайна, что-то, что ты не можешь контролировать никогда.

Рига  

- Если Израиль – океан, то здесь, получается, суша?

- Нет, Латвия – это река. Я из океана вошла в реку. Тут меня тоже волнами колышет, но я хотя бы берега вижу. 

- Не хочешь сойти на берег?

- Если честно, то нет, не в Латвии. Мне нравится здесь, но это не моя страна. Хотя я вообще не знаю, есть ли в мире "моя" страна. В моей идеальной стране не должно быть ненависти – вот и все, это очень просто.

- А в Латвии ты ощущаешь ненависть?

- Смотри, уровень ненависти везде разный, но он есть. В Латвии ее намного меньше, чем в России или, к сожалению, в Израиле. Но да… местные жители, может, на меня обидятся, но она есть. Она идет сверху, увы, от политиков. За 6 лет, что мы тут живем, я же вижу, как власти принимают законы прямо против меня, против моего ребенка. Я не рассматриваю исторические причины такого отношения ко мне как к человеку, говорящему по-русски – они меня не касаются. Но следствия таких законов меня касаются напрямую.

При том, что я сюда приехала по латвийскому же закону.

Вы поймите меня правильно. Я ничего не прошу от государства, мне ничего от него не надо. При этом мы не занимаем здесь ничьих трудовых мест, наоборот – создаем новые, мы сюда вложили и продолжаем вкладывать немалые деньги. Муж у меня по заказу международного телеканала "Настоящее время" делает здесь большую телепрограмму про жизнь в Балтии. И у него большая команда из местных ребят. Это все деньги, налоги.

Но сверху власти нам постоянно транслируют, что мы тут очень мешаем. Хочешь не хочешь, но это просто накапливается и начинает быть частью твоего существования здесь, общим фоном. И эта ненависть, пусть она вот такая тихая, без ракет, летящих на голову (как в Израиле) – все равно это в моем восприятии ненависть. Это же государственная политика. 

- Сейчас иностранцы прочтут это интервью и скажут: "Боже, какая ужасная страна!"

- Ой нет! Она не ужасная. Может, из всех, что есть в мире, она для меня самая прекрасная. Здесь очень чисто и красиво. Мне подходит скорость этой страны, дистанция между людьми, их холодность. Я говорила про ненависть сверху. Но с людьми у меня здесь прекрасные отношения.

Мне сильно здесь везет на людей. Иногда бывает, что человек, с которым ты вступаешь в контакт, как бы играет в эту политическую игру неприязни. Но если ты не включаешься в эту игру, а я никогда не включаюсь и как бы не замечаю, то… люди это чувствуют, и с них моментально как-то слетает вот эта борьба с абстрактной мной. И со мной конкретной они сразу максимально вежливы и добры. А я всегда говорю – мне, честно, намного более приятны люди улыбающиеся, пусть они даже фальшиво улыбаются, чем искренняя злоба.

Я здесь практически не чувствую от людей никакой агрессии. Латвийцы, с одной стороны, более закрыты, а с другой – более интеллигенты, строги, организованны. Мне комфортно с ними. Мой опыт жизни в России заставлял меня постоянно держаться в напряжении, быть готовой к опасности. Здесь я хожу по улицам расслабленно. Тут очень спокойно. Я тут могу медитировать в центре города.

- То есть Латвия – это идеальная страна для медитаций?

- Латвия – это страна-медитация! Это страна-омм!

Мне нравится Рига. Мы с ней совпали какими-то чертами характера, расстояниями, скоростями, условностями. Мне нравится Вильнюс, Таллинн. Мне вообще много городов в мире нравится. Но из всех путешествий я с огромным удовольствием возвращаюсь именно сюда.

Хотя рижане меня сейчас наверняка распнут, но мне нравится, что у города есть свои недостатки. Здесь в тихом центре стоят отреставрированные дома, а рядом заброшенные такие шедевры архитектуры – пустые коробки. И сначала ты думаешь: "Боже мой, как это ужасно!" А потом – ну так бывает, что-то цветет, что-то умирает. И это не пластмассовая декорация, а жизнь. Хотя в целом на моих глазах Рига как раз оживает. Многие дома восстанавливают и восстановили, там уже в окнах свет горит.

Люди здесь тоже радуют глаз, они одеваются в целом очень хорошо, по-европейски ухожены. Женщины за собой прямо следят–следят! Мужчины – опрятны. Молодежь очень свободная и стильная. 

- А какая картина, по твоим ощущениям, соответствует Латвии?

- Хм… Вот эта, где собака спит в ногах, на лодке. Я ей дала название "Счастье". Потому что есть лодка, есть движение и есть минута счастливого покоя. И в Латвии у меня все это есть. Я здесь помирилась сама с собой.

- Рига – это финал твоих путешествий по миру?

- Ну нет. У меня есть такое свойство характера: если мне сказать, пусть даже в самом наипрекраснейшем месте на земле: "А теперь ты будешь жить здесь всегда, всю свою оставшуюся жизнь!" – это для меня будет самая большая катастрофа. Я хочу знать, что я свободна и всегда могу двигаться дальше, даже если мне уже никуда не надо – мне очень важно это ощущение.

Вот если из всех моих картин выбирать картину лично про меня – то это "Дорога домой" – она про меня. Дом где-то есть, и мы плывем к нему.

- А тебе нравится, когда твои картины хвалят?

- Очень! Но я не сильно верю в искренность людей, мне кажется, что они меня просто жалеют и хвалят из вежливости – они просто очень добрые люди.