Последние 250 ливов на Земле: вымирающий народ в Латвии борется с забвением (12)

Когда Давис Сталтс начинает рассказывать о своем деде-мореплавателе, в его словах звучит такое глубокое уважение, как будто он говорит о герое мифов.

"У него были вот такие ручищи, - показывает он на своей руке, прибавляя чуть ли не ширину ладони. - Он говорил, что сделан из железа".

Мы сидим в баре Hāgenskalna Komūna, который Сталтс открыл на левом берегу Даугавы в скромном районе Риги, вдали от центра, от старого города с его модными спортбарами и буйными холостяцкими вечеринками.

Сероглазый и статный, грудь колесом, Сталтс и сам далеко не хрупкого телосложения, так что нетрудно представить, что он унаследовал от своего предка и каков был этот предок - здоровяк-капитан, привыкший к тяготам жизни и стойко их переносивший.

Нетрудно понять и тот уважительный трепет, который испытывает к нему внук - дед рассказывал чудесные истории о морских приключениях, которые пленили воображение маленького Дависа.

Но вот какая штука: старый капитан редко разговаривал с внуком на латышском. Его рассказы звучали на необычном языке, полном долгих, сложных гласных, дифтонгов и трифтонгов.

Только в возрасте 9-10 лет Сталтс начал понимать: кроме нескольких его близких родственников, никто больше не говорит так.

"Помню, я подумал: что такое? Почему никто не говорит на этом языке? Только несколько очень старых людей", - вспоминает он.

И действительно, дед Сталтса был одним из последних носителей ливского языка, который, как считают лингвисты, находится на грани исчезновения.

В отличие от восточно-балтийского латышского, относящегося к индоевропейской семье языков, ливский принадлежит к прибалтийско-финской подгруппе финно-угорских языков.

Как и у родственных финского и эстонского, у ливского - схожая грамматика: 17 падежей, у существительных нет рода, в языке нет будущего времени.

• Комфорт Одиночества: почему Латвия стала нацией интровертов
• Литва: какие тайны хранит чудесный холм ста тысяч крестов
• Настоящая Венеция и ее секретный язык для узкого круга

По приблизительным оценкам, ливов в Европе осталось 200-250 человек - это самая маленькая народность на старом континенте. Однако так было не всегда.

На протяжении столетий ливы, народ рыбаков, процветали на западных берегах Латвии. В Средние века на ливском говорили 30 тыс. человек.

Ливы старались сохранить свою самобытнось, пока их земля переходила от немцев к русским, а в начале XX века стала частью независимой Латвийской Республики.

Советская оккупация после Второй мировой войны принесла репрессии, казни и депортации (как ливов, так и латышей). Для Сталина всякий, глубоко ощущавший свою национальную идентичность, представлял угрозу.

Судьба семьи Сталтса - наглядный пример тяжелых испытаний, которые выпали многим ливам после того, как Латвия стала советской.

Осознав, что приход Красной армии означает очередную оккупацию, брат деда покинул родную деревню Колку на лодке, бежав в Швецию - как и многие другие ливы.

Сестру деда арестовали и отправили на 25 лет в Сибирь. Она вернулась только в середине 1950-х, уже после смерти Сталина. Ее мужа, местного полицейского, расстреляли.

К тому времени, как Латвия вернула себе независимость в 1991-м, ливская община была раздроблена, ее члены женились и выходили замуж за латышей, ливский язык почти не использовался.

Последняя носительница ливского языка Гризелда Кристиня скончалась в 2013 году в возрасте 103 лет, в результате чего осталось лишь несколько человек, способных общаться на ливском или хотя бы понимать его. В советское время их родители опасались репрессий и старались не говорить с детьми на языке своих предков.

"Вот почему наш родной язык почти исчез, - вздыхает Сталтс. - Всего за 50 лет Советский Союз сумел сделать то, чего не удалось сделать немцам за 700 лет".

• "Я из страны, которой больше нет"
• Финский город Пуоланка: всемирный центр пессимизма

Он показывает мне книгу черно-белых фотографий, сделанных японцем Юки Накамурой: женщины, позирующие рядом с коптильнями, сооруженными из старых лодок; крепкие мужчины, чинящие рыболовные сети или стоящие в дверных проемах и с достоинством глядящие в объектив фотографа...

Есть ли у ливов будущее или история уже вынесла свой неутешительный вердикт в отношении гордой нации рыбаков и ее наследия?

Чтобы попытаться найти ответ на этот вопрос, я отправился на родину ливов, землю их предков, в западную Латвию, на побережье Рижского залива.

За Ригой шоссе обступил лес. Дело было осенью, автобус в Колку ехал по пустынной дороге среди навевающих меланхолию золотых крон берез, перемешанных с вечной зеленью сосен и елей. То тут, то там за стеной леса мелькали детали усадеб: каменные амбары, деревянные дома, изгороди - и снова исчезали, закрытые деревьями.

К тому времени, когда мы приехали в Колку, стемнело. В автобусе, кроме меня, остался только еще один пассажир. Запах сосновой смолы разливался в сыром соленом воздухе. Издалека был слышен шум прибоя.

Дзенета Маринска, управляющая домом для приезжих, где я остановился, приготовила для меня традиционное ливское угощение: пироги с картофелем и морковью в ржаном тесте. Похожие пироги популярны и у других финно-угорских народов - например, в Финляндии и российской Карелии.

Когда я спросил ее, считает ли она себя ливкой, она засмеялась: "И ливкой тоже. Я росла в латвийском обществе, но, конечно, от родителей я еще в детстве узнала о том, что наша семья имеет отношение к ливам".

В отличие от Сталтса, Маринска не знала своего ливского деда - он умер до того, как она родилась. Ее бабушка была латышкой, а мать не знала ливского языка. Но Маринска помнит, как ее двоюродная бабушка разговаривала с двоюродной сестрой на ливском.

"Я тогда была совсем маленькая. Помню, как услышала язык, который звучал совсем не как латышский. Меня тогда это так удивило, что я навсегда запомнила тот момент. Момент, когда я вдруг ощутила свои корни".

На следующий день я одолжил у хозяйки велосипед и отправился к берегу залива, на мыс Колка, где с запада - Балтийское море, а с востока - Рижский залив.

Когда-то здесь, к югу от мыса, в 12 деревнях жили ливы. Теперь в тех местах, где жизнь в свое время била ключом, осталось лишь небольшое количество деревянных домов, огороженных пастбищ, дровяных сараев да горсточка стареющих жителей.

Поселок Мазирбе когда-то был центром ливской культуры. Дорога в его окрестностях вывела меня к прибрежным дюнам, а затем к хвойному лесу. Я углубился в лес по петляющей между деревьями тропинке, и скоро звук прибоя превратился в отдаленный, глухой рокот.

Еще несколько сотен метров пути - и между деревьями, как призраки, стали возникать странные очертания: там каркас лодки, там - ее проломленный нос…

Всё это причудливо вырастало среди зарослей черники, покрытое мхом. Похоже, здесь, в лесу, догнивала маленькая рыболовецкая флотилия.

По словам Тейксмы Побусе, директора культурного центра Мазирбе, это кладбище лодок - горький символ катастрофы, постигшей ливскую общину во время советского правления.

Новая коммунистическая власть запретила коммерческое рыболовство, поставив местных рыбаков перед жестким выбором: либо вступить в местный колхоз, либо искать работу где-то в другом месте.

"В давние времена ливы традиционно сжигали старые лодки на берегу моря, - рассказывает Побусе. - Но в советское время выходить на берег было запрещено, потому что это теперь стала пограничная зона. Что же оставалось делать людям? Они бросали старые лодки в лесу".

Рыбаки-ливы предпочли уезжать в города, но не вступать в колхоз. Так ливские деревни опустели. Ливы рассеялись по стране, и результат этого стал для их культуры почти фатальным.

Побусе указала мне на трехцветный флаг на здании центра: "Ливы были рыбаками, а что видит рыбак, когда выходит в море? Зеленый лес, белый песок и синюю воду".

Наличие центра ливской культуры в Колке, профинансированного Евросоюзом, говорит о том, что все же какая-то надежда есть, несмотря на трагическое прошлое общины.

В последние годы к ливской культуре проснулся интерес, который подкрепляют курсы ливского языка и программы, финансируемые правительством Латвии и несколькими иностранными НКО.

Многие из оставшихся ливов осознали: если сейчас не вернуться к языку предков, то можно потерять его навсегда.

Как рассказала мне Маринска, она решила изучать ливский, потому что чувствует - это важная часть ее идентичности.

"Я слышала этот язык ребенком, и он хранится в моей памяти, в моем мозгу, - говорит она. - Я радуюсь, когда кто-то на нем говорит, а я его понимаю. Я горжусь этим. Когда мы поем все вместе [на ливском], это такое эмоциональное переживание!"

Поскольку разговаривать на своем родном языке могут не более 30 нынешних ливов, музыка стала важным способом соприкосновения с древним наследием этого народа. Песни на ливском исполняют несколько народных коллективов и вокальных ансамблей.

Сталтс и его подруга Монта Квятковска, тоже ливка, пытаются вовлечь в это и молодое поколение. Они создали музыкальную группу NeiUm, о которой говорят как о более "авангардном" проекте: "Мы поем на ливском, используя электронные инструменты, добавляя современному звучанию этнические мотивы".

Раз в два года Квятковска организует в Риге фестиваль ливской песни. Как говорит Сталтс, очень важно "делать что-то новое, чтобы наша нация сделала шаг к сохранению себя".

Что Сталтс думает о будущем ливской общины? "Не знаю, как насчет общины, - говорит он, - но в отношении ливов я оптимист. Думаю, все больше и больше людей станут открывать свои ливские корни и понимать, что эта культура важна для них".

... В рижском баре Hāgenskalna Komūna группа NeiUm в один из дней празднования Velu Laiks ("время духов", дни, когда латыши поминают умерших предков) исполняет ливскую народную песню.

В мерцании свечей Сталтс и Квятковска поют тягучие, сладкозвучные куплеты, обращаясь к ливской богине с просьбой взять под защиту души их предков.

Пламя свечей колеблется, но не гаснет. И песня не кончается.