«Все в стране дерьмым-дерьмо»: о «фобиях» и русской журналистике Латвии

Когда в 2005 году Джордж Сорос заявил, что предполагавшееся ранее на 2010 год свёртывание активности Фонда «Открытое общество» (OSF) в России и восточноевропейских странах считает преждевременным, и работа в этих регионах будет продолжаться столько, сколько потребуется, он услышал обвинения в скептицизме и недоверии к победам демократии, многим казавшимся необратимыми. Экономический обвал 2008 года и последовавший системный кризис ЕС предвидели тогда единицы.

Цивилизованный мир продолжал жить с мыслью о благополучном «конце истории».

Что случилось дальше, всем известно.

Сорос был первым, кто начал жертвовать на общественно-политическое развитие Восточной Европы крупные средства. Никто из его оппонентов даже сравнимыми суммами в конце ХХ века не располагал. На первых порах деньгами Сороса воспользовались не только НПО и гражданские движения, но также и политики, впоследствии заметно свои воззрения изменившие. Вроде премьер-министра Венгрии Виктора Орбана, чья оксфордская стажировка в своё время стала возможной только благодаря стипендии «Oткрытого общества».

Но на пороге 2010-х у Сороса в Восточной Европе появились конкуренты. До 2014 года не очень заметные (да и не слишком желавшие огласки), в открытую атаку пока не рвавшиеся, но уже тогда начавшие кампанию по профанации деятельности OSF.

И кое-что им удалось. С помощью нехитрых лингвистических трансформаций восточноевропейцев удалось приучить к новому нарративу. Например, то, что прежде повсеместно называлось «ценностями свободного мира», всё чаще стали именовать «либеральными ценностями». «Либерализм», как мы понимаем, так гордо, как «свобода», не звучит, и вообще вроде как совсем про другое. Стало быть, и «наехать» на него просто семечки,

а простой народ на то и простой, чтобы не сильно разбирать, что к чему, и откуда. И понеслось: либерасты, толерасты, Гейропа, Сорос!

Одновременно - и как бы в противовес - были обнаружены никем так толком и не объяснённые «традиционные семейные ценности». В связи с чем у меня попутный вопрос к читателям сорока лет и старше: когда вы впервые о них услыхали? Существовал ли вообще такой термин, скажем, в конце ХХ века? Не поленитесь, погуглите! И получите впечатляющий результат: ещё в девяностые такие дефиниции в широкой публичной дискуссии отсутствовали.

Семьи же при этом, как ни удивительно, существовали. Откуда же взялась хвалёная «традиционность»?

И ведь вся эта чушь несётся аккурат оттуда, где семья в полном, «традиционном» её составе - редкость, а безотцовщина - привычная практика. Где фактически по каждой семье проехал либо каток, либо бульдозер войн, репрессий и бытовой агрессии, то и дело зашкаливающей в бандитизм. Где насилие в семье - норма, с недавних пор защищаемая законом, а процент сирот и подкидышей - как в самых неблагополучных странах Африки и Азии.

У не склонного оперировать подобной терминологией Сороса с «традиционными семейными ценностями» полный порядок - хотя, возможно, и не на взгляд религиозного фундамнталиста: ни одна из трёх жён филантропа не родилась еврейкой. Джордж Сорос (или Дьёрдь Шорош) - достойный сын своего отца, нерелигиозного гуманиста, будапештского адвоката Тивадора Шороша, в дни нацистской оккупации спасшего немало людей (и семей) от депортации в лагеря уничтожения, и затем написавшего о тех событиях книгу «В прятки со смертью».

У Джорджа пятеро детей, двое из которых продолжают отцовское дело. Один из старших, Роберт Даниэль, стал основателем CEU, за который сегодня борются Госдепартамент США, Еврокомиссия и мировое академическое сообщество. А младший - Александр Сорос - также основатель вполне внушительного фонда, спонсирующего гражданские и гуманитарные инициативы.

В общем, вполне преемственное семейство - как и велела фамилия, с венгерского переводимая словами «(по)следующий», либо «преемник».

Но ширнармассы уже успели усвоить: Сорос - исчадие ада, разрушитель традиционной семьи. Ещё бы: столько лет им это на все лады вдували. Вот и Дугин, усердно кадивший перед бухарестской аудиторией межвоенным идеологам румынского православного фашизма и позднейшим конспирологам, походя сообщил о тлетворном влиянии Сороса на чистые души румын - а то они раньше не слышали.

Но ведь известно: от неустанного повторения даже самые тупые мантры усваиваются всеми подряд. Неважно даже, кто и как при этом о них думает. Фэйк-ньюс, повторённые пятью ресурсами - вроде как и не фэйк-ньюс.

Известно также, что один-единственный дурак может задать вопрос, на который не ответит и университетская кафедра. Но позвольте спросить, с какого такого умопомрачения кафедре относиться к вопросу дурака так же серьёзно, как он сам? Уместно ли вообще брать дурацкую постановку вопроса за точку отсчёта?

«Когда в прошлом году мы проводили исследование о «семейных ценностях» и связанных с ними мифами, то отказались от финансирования из Фонда Сороса, - пишет Инга Сприньге в тексте «О ситуации с русскими журналистами в Латвии нужно говорить открыто», - ...поговорили с коллегой, и решили не брать финансирование из этого фонда, так как это дискредитирует само наше исследование. (Но это не означает, что я считаю, будто Сорос на самом деле заинтересован разрушать семьи, думаю, ему есть, чем заняться)».

Читай: мы подыграли дуракам, хотя (в скобках) сами таковыми не являемся, и всё правильно понимаем. А я вот думаю, что не всё.

Потому что убеждён: подыгрывая кому-либо, с кем ты в принципе несогласен, ты волей-неволей принимаешь его условия игры. На что противоположная сторона, как правило, и рассчитывает. Чтобы усвоить этот нехитрый урок, Европе понадобилась мартовская встряска 2014 года (крымские события, - прим.ред.). Пилюля была проглочена, урок усвоен - но какой ценой!

И точно также в дурацком положении рискуют оказаться все, кто сводит дискуссию - в данном случае о функционировании русскоязычной прессы Латвии - до дефиниций «кто кому и за что платит».

От подобного уровня полемики за версту разит таблоидом - ведь где, как не там, так любят считать чужие денежки.

Я понимаю, что этот - не то, что сомнительный - наоборот, несомненно таблоидный тон задала полемике никак не Инга Сприньге, но её оппонент Григорий Зубарев.

Инга лишь очень корректно отвечала на очень некорректно поставленные вопросы.

Хотя как раз ей следовало бы, перехватив инициативу, задать беседе надлежащий тон. Потому как из двух участников полемики именно Инга Сприньге воплощает будущее латвийской журналистики - не менее убедительно, чем Григорий Зубарев - её прошлое.

Главная же проблема русскоязычной журналистики Латвии, увы, так и осталась за кадром дискуссии. Сегодня проблема эта давно уж не в том, что есть так называемые «мы» и так называемые «они» - и, якобы, одним делегирована миссия «инфобогов», а другие как были, так и остались на вторых ролях.

Беда в другом: всё вокруг изменилось, но до русскоязычной латвийской журналистики по-прежнему никому толком нет дела. Ни государству, на словах обеспокоенному всепроникающей агрессивной пропагандой с востока, ни пресс-концернам, трактующим свои предприятия инструментально.

Помните бессмертный монолог Остапа Бендера: «Мы чужие на этом празднике жизни! Никто нас не любит, Киса... Кроме уголовного розыска, который нас тоже не любит!» Ясно, что не о любви речь, но схема всё та же:

в русской журналистике Латвии не слишком заинтересован... даже Кремль. По причине её крайне ограниченного КПД.

Куда эффективнее оправдывает себя давно испытанный «зомбоящик». Успешно продолжающий отравлять латвийское эфирное (и социополитическое) пространство.

От появившихся, было, в 2014 году надежд на обещанное Европой содействие в обновлении балтийского русскоязычного медиапространства мало что осталось. Возможно, излишне понадеясь на Европу, латвийское государство не выступило с инициативой создания некоммерческих русскоязычных СМИ в бумажной или сетевой версии. Дополнительный же гостелеканал - неважно, на «меньшинственном» языке, или на государственном - штука весьма дорогостоящая. Эстония смогла себе такое позволить, Латвия - нет.

Поэтому воз и ныне там,

русскоязычное медиаполе Латвии остаётся исключительно коммерческим, и в целом функционирует так, так делало это 20 лет назад.

Латвийской русскоязычной молодёжи профессия журналиста уже давно не видится привлекательной. Да и с чего бы? Значительная часть русского журналистского корпуса страны фактически является разновидностью конвейерного пролетариата - при этом работающего в режиме несравнимо большего стресса, чем «конвенциональные» разнорабочие.

Стоит ли удивляться, что в русскоязычной прессе - в отличие от латышской - почти не слыхать свежих молодых голосов?

Мало того, что их не слыхать; мало того, что по-русски в Латвии продолжают писать практически те же, кто делал это 20 лет назад, - они ещё умудряются писать ровно в тех самых интонациях, что 20 лет назад.

Но многим ли интересно изо дня в день и из года в год читать, что всё в стране - дерьмым-дерьмо, а дальше ещё дерьмовее будет?

На такую апатичную, полумёртвую журналистику, естественно, не даст ни гроша ни Сорос-старший, ни Сорос-средний, ни Сорос-младший. С чего бы им поощрять стагнацию? Да и Кремлю особо вкладывать не нужно: замечательно гниёт и так.

Но ведь и проект Re:Baltica, в котором работает Инга Сприньге, выдумал вовсе не Сорос. Не госструктуры и не медиа-группы. Это стопроцентно журналистский стартап, получивший смешанное зарубежное финансирование. И уже очень вскоре - позитивные отклики по обе стороны Атлантики.

Полагаю, вполне заслуженные. Нет, однако, никаких причин считать, что аналогичное яркое начинание, предложенное креативной командой русских журналистов Латвии, столкнулось бы с отказом в подобном финансировании - особенно в нынешней политической ситуации.

Но кто-нибудь взял на себя труд поднять драгоценную и малоподвижную часть тела, и попробовать?