Война когда-нибудь кончится, но прежняя Сирия уже утрачена

И правильно делают. Парадоксально другое: независимо от воззрений, рядовые европейцы часто в корне ошибочно представляют себе мотивацию потенциального «невозвращенства» сирийцев. Немудрено: один из немногих пунктов, где любой евроскептик полностью сойдется с любым еврооптимистом, лежит целиком в области прагматической. Дескать, нравится нам наша Европа, или нет, но денег у нас побольше - стало быть, и жизнь получше, чего ж еще желать?! Вот и засядут тут навеки, как уже засели турки, негры и прочие арабы.

На свое счастье и наше несчастье.

Звучит конкретно, однозначно, и очень доходчиво для масс - по крайней мере то, что касается «несчастья». Со «счастьем», правда, будет посложнее. Стоит приглядеться чуть-чуть внимательнее.

Если к беженской доле применимы термины вроде «везения» -«невезения» (в чем сомневаюсь), то сирийским беженцам не повезло как минимум вдвойне: во-первых, Европа 2015 года порядком измучена всевозможными кризисами; во-вторых, в основной поток сирийцев влилось слишком много «мутных ручейков» очень разной, и зачастую довольно сомнительной публики «со стороны». А точнее, со всех мыслимых сторон.

В том плюс-минус миллионе иммигрантов, что Европа, как пить дать, получит до конца текущего года, сирийцы по самым «грубым» подсчетам составят максимум одну треть.

Что лишь умножает их, настоящих беженцев, опасения: с таким-то изрядным «довеском»

граждане ЕС могут принять их, говоря мягко, не вполне за тех, кем они на самом деле суть. Да уже и начали.

Вот как комментирует ситуацию итальянская писательница и репортер Франческа Барри, эксперт по Ближнему востоку, и, в частности, по Сирии, где долго жила, и куда даже сейчас, рискуя жизнью, часто ездит:

- Начнем с нашей Италии. Иммиграция давно стала итальянской обыденностью. На нашем юге, например, компактно проживают несколько десятков тысяч албанцев, в 90-е годы массово приплывавших с другой стороны Адриатики.

На новом месте они заняты тем же, чем некогда на родине - фермерством. Получили итальянские документы, работают, платят налоги, - никаких с ними проблем. Иное дело, что число «нелегалов», вкалывающих за «черный кэш» на тех же фермах и плантациях, никому в точности не известно...

И львиная доля иммигрантов - неважно, легальных, или нет, - которых европейцы привыкли наблюдать, суть люди малообразованные, часто вообще без квалификации. Согласные либо гнуть спину за медные гроши, либо - если удается - десятилетиями сидеть на шее у государства. Социальные последствия налицо: по крайней мере первое поколение к интеграции чаще всего не готово.

В этом смысле беженцы из Сирии - явление для нас необычное. Во-первых, в «клуб» бедных стран Сирия никогда не входила, и в довоенное время сирийцы особо не рвались в Европу на заработки - в отличие от их турецких и ливанских соседей. Во-вторых - что самое важное, - к нам сегодня бежит сирийский средний класс. Люди, привыкшие к профессиональному труду. И это, вероятно, основная причина, по которой они не могут долго находиться в беженских лагерях.

Кому и зачем бы там понадобились квалифицированные специалисты - кроме, конечно, врачей?! Вы слыхали, какой английский у этих беженцев из арабской страны? А у многих еще и французский! У народа попроще хватило средств не более чем на пересечение ближайшей границы, будь то ливанская или турецкая. Дальше отправляются лишь те, кто смог за это заплатить - либо своими, либо присланными родственниками из Европы деньгами. Самые же богатые покинули Сирию еще в самом начале конфликта.

Вынужденные переправляться через воды теми же лодками, что массы беженцев мнимых, на суше сирийцы пытаются - насколько им удается - держаться подальше от мигрантских толп. В Греции и Сербии они делают все, чтобы не обращать на себя ничьего внимания. Ночуют в недорогих отельчиках, перемещаться стараются не пешим ходом, а местным транспортом... но в итоге неминуемо попадают в профанирующую и компрометирующую их толпу на границе шенгенской «сердцевины».

Самое же страшное, что, не найди эти люди в близкой перспективе профессиональной реализации, они могут в перспективе дальней возненавидеть Европу - как дико это бы ни звучало. Понимаете, архитектор или банковский менеджер высокого звена ни за что не согласится стоять у конвейера или сидеть у кассы супермаркета.

Ясно, что их, дипломированных специалистов, никто и не заставит. Не имеет права. Ясно также, что статус беженца в любом случае позволит им кое-как существовать... но не будет ли чревато это «кое-как» психическими травмами, и, кто знает, возможной радикализацией воззрений этих пока что вполне милых, цивилизованных и адекватных людей? Ведь беженское пособие, дисквалификация и социальная деградация под холодным северным небом - явно не то, за чем они, собрав последние силы и средства, отправились в Европу!

Для целого поколения эта нелегкая дорога - последний шанс, последняя надежда. Потому что той страны, в которой они еще вчера были ценимыми профессионалами и уважаемыми людьми, сегодня уже не существует...

Чем дальше слушаю я Франческу, тем сильнее ощущаю, как знакома мне ее наррация.

Хотя я никогда не бывал в стране, о которой она говорит.

Но отчего же, когда я слышу о несуществующей более Сирии, я мгновенно понимаю, что речь не об оскверненных и высаженных в воздух руинах Пальмиры, и не о вывороченных наизнанку исторических кварталах Алеппо? Даже не о десятках тысяч погибших мирных жителей, как и не о прочих трагических приметах и спутниках войны.

То есть, конечно, о них тоже, но человеческие жертвы и гибель материальной среды обитания - лишь подробности счетов, выставляемых войнами большими и малыми. И одних таких счетов - даже с очень крупными цифрами - все же недостаточно, чтобы говорить об исчезновнии страны.

О нем можно говорить после фундаментального разрушения социальной структуры, каковым всегда оборачивается массовый исход городского населения, и, в особенности, среднего класса.

Покинутые своими элитами, целые страны имеют печальное обыкновение исчезать. Города же исчезают в первую очередь.

О чем мне, восточноевропейцу, известно не только из исторических и историографических текстов: слишком уж много городов исчезло в ХХ веке в нашей части континента. И то, что сплошь и рядом сохранились и их топонимика, и архитектура, а часто и те самые языки, что звучали в них прежде, - ничего по существу не меняет.

Жизнь редко покидает места, давно освоенные людьми. Жизнь продолжается. Но цивилизационно эти пространства - уже другие. По сути, это новые города, где живут новые люди - даже если все старые стены на месте. Рамка все та же, историческая, только картинка - новая.

Чтобы показать такую картинку, нет особой нужды предлагать путешествие в какие-нибудь далекие Черновцы. Хватит того, что все мои читатели хотя бы раз в жизни видели очень древнюю и одновременно очень новую столицу Литвы в заботливо поддерживаемых урбанистических декорациях полностью исчезнувшего польско-еврейского Вильна.

Было бы абсурдом сравнивать былое Вильно с нынешним Вильнюсом. Это два разных города, каждый - со своей собственной цивилизацией.

Не менее абсурдным было (но уже без «бы») возвращение на карту России и Европы топонима «Санкт-Петербург»: того города давно уж нет, как давно нет и империи, чьей столицей он некогда являлся - как бы там ни заливалась кремлевская пропаганда на предмет «преемственности российской государственности».

Обстоятельства истории могут быть разными, но модель едина: кардинальные цивилизационные изменения начинаются с исчезновения среднего класса столиц и крупных городов. Происходит это не обязательно в ходе войн, революций, политических репрессий, этнических геноцидов и депортаций.

Иногда массовый исход длится десятилетиями, и течет в условиях сравнительно мирных.

Самый недавний и яркий восточноевропейский пример - Молдова, и особенно ее столица. Двадцатилетняя история массового исхода из моего родного города увенчалась во 2-й половине 90-х цифрой в чуть более чем миллион - по самым минимальным подсчетам.

Минимальным, поскольку в них фигурировали лишь те, кто отказался от гражданства Республики Молдовы. Или официально декларировал свой выезд. Но законы РМ не возбраняют иметь и двойное, и тройное гражданство. Приведенная статистика также не охватывала выехавших несколько ранее, и, соответственно, отказавшихся от гражданства СССР.

Но даже «минимальные» чуть более миллиона - это три Кишинева начала 80-х годов! Это львиная доля населения нынешней Эстонии. Да и Латвии. Сама же Молдова сегодня насчитывает плюс-минус три миллиона. Представляете теперь, о каком процентике речь? Для сравнения: до войны в Сирии проживало 21,5 млн., из них за границей спаслось не более четверти. Вывод: в процентном выражении Молдову еще не так давно покинуло значительно больше людей, чем Сирию - на данный момент.

Много ли писали в Европе рубежа веков о том исходе? Многие ли вообще его заметили?

Ручеек начавшейся в 70-е эмиграции многочисленного бессарабского еврейства ширился год от года, приняв в начале 90-х характер лавины. Уезжали представители всех без исключения народов, веками города Молдовы населявшие. Пиком исхода стали события приднестровского вооруженного конфликта. Оказавшегося столь краткосрочным, что очень немногие, выехавшие в его ходе, успели получить статус военных беженцев - в самых разных странах, кто где смог.

Конфликт утих, а исход из городов продолжался. Одни воссоединялись с зарубежными родственниками, другие ехали на учебу с надеждами не вернуться - чаще всего сбывавшимися; третьи уезжали оттого, что ощутили себя в социальном вакууме, поскольку привычный им маленький мир сыпался на глазах, а ближайшее окружение уже разъехалось кто куда.

В числе этих последних оказалась моя семья. Наконец, очень многие - и уже не только горожане - отправились на заработки, чтобы как-то поддержать родных, оставшихся дома. В конце века будки Western Union появились чуть ли не в каждом молдавском селе. Столица же, куда валом повалили сельские жители, с каждым годом все меньше напоминала город.

Все прочитанное и услышанное мною о Кишиневе и Молдове в течение последнего десятилетия, подтверждает: города и страны, откуда я уехал в 70-е, но куда с удовольствием наведывался до середины 2000-х, больше нет. С теми же новыми городом и страной, что пришли на смену исчезнувшим, меня мало что связывает. Несколько могил моих близких - вот и все, что у меня там осталось.

C некоторых пор я стал неплохо понимать тех польских старичков и старушек, для которых основная цель поездки в родной Львов или Вильнюс - посещение кладбищ.

Мой «бессарабский сентимент» связян со счастливым детством в центральной части стильной и уютной маленькой столицы, так долго сохранявшей - вопреки советизации - свой юго-восточноевропейский шарм. Но чтобы все это кончилось, не понадобилось ни бомбежек, ни артобстрелов. Разъехались люди - и город исчез.

Что оставили позади беженцы из Алеппо? Левантийско-средиземноморский шарм их города был уничтожен на их глазах куда более брутальными методами. Ясно, что когда-нибудь мирная жизнь туда вернется. Город отстроят. Но каким он станет? Кто в нем поселится? И останется ли там от довоенных времен хотя бы кладбище?

Хорошие вопросы, на которые пока ни у кого нет ответов.