Легко ли быть дочерью Раймонда Паулса? (35)

- Анете, как ты сама считаешь - твое детство проходило в лучах или в тени отцовской славы?

- Я бы его сравнила с днем, в котором были и свет, и сумерки.

Трудно сказать, чего было больше - светлых моментов или таких, когда на тебя показывают пальцем и шушукаются за спиной.

Болезненнее всего воспринимались разные нелепые выдумки.

Однажды я еле удержалась, чтобы не подраться с учителем, который позволил себе перед всем классом озвучить омерзительную ложь.

- О тебе и отце?

- О моей семье... В конце концов учитель был вынужден извиниться и перед родителями, и передо мной. Но поезд уже ушел, гадкие слова были произнесены, и 29 пар глаз вмиг уставились на меня.

Эта тень надолго затмила мне солнце. Помню, как я была растеряна, унижена и не могла понять, за что со мной так. Неужели за то, что в нашей семье есть знаменитый человек?

- Пятнадцать. Это был тяжелый удар, если я его до сих пор помню. Еще помню, что

меня всю жизнь сопровождали сплетни и наговоры.

Девочки на задних партах как бы между собой, но так громко, чтобы все это слышали, говорили про нашу семью всякие пакости.

Как-то раз я не выдержала и учебником - они тогда были большие и в твердом переплете - стукнула одну из них по голове. На следующий день был разыгран спектакль, будто у бедняжки сотрясение мозга.

В этот раз уже мне пришлось идти извиняться. Что делать? Пошла и извинилась. Но ситуация от этого лучше не стала.

Я научилась по движению губ, по артикуляции понимать, что опять склоняется моя фамилия в винительном или предложном падеже.

Постепенно стала наращивать толстую кожу.

- А что в твоем детстве было на солнечной стороне?

- Все, что связано с друзьями родителей. Они постоянно перезванивались, устраивали вечеринки. Теперь большинство из них ушли в мир иной, мы редко куда выходим.

Мой муж не любит светских мероприятий, а отец - тем более, он всегда первым уходит из гостей, уже через полчаса мы все оказываемся в гардеробе.

В Москве, где мы с мужем прожили десять лет, мы в основном вращались в скандинавских и дипломатических кругах, что придавало происходящему особую театральность: каждый жест, каждое слово в этом кругу взвешивается и выверяется, пока вино не развяжет язык.

На вечеринках родителей все было по-другому. Там рассказывали анекдоты, которые не публиковались в прессе.

С друзьями родителей мне всегда было интереснее, чем со сверстниками,

которые вырезали из журналов фотографии Ивара Калниньша и клеили в свои тетрадки. А мне по вечерам приходилось впускать Ивара в дом.

У нас парадная дверь закрывалась на ключ, жили мы на 7-м этаже, лифт чаще не работал, чем работал, а гости приходили кто когда. Кого посылали вниз открывать? Конечно, меня.

- С чего началась твоя зарубежная жизнь? С Петербурга?

- Нет, с Вильнюса. Мой муж был первым представителем западной авиакомпании в постсоветской Прибалтике.

- Марек до сих пор работает в SAS?

- Да. Мы познакомились в 1991 году в Министерстве культуры. Министерство должно было освободить помещение, исторически принадлежавшее российскому посольству. Устраивался прощальный бал...

- И что, любовь с первого взгляда?

- Да, можно так сказать. А весной 1992 года Марек узнал, что его переводят в Литву. Тогда еще между нашими странами были границы.

Утром он звонит мне из Вильнюса: давай встретимся… Обычно мы назначали свидания у церкви, в которой меня крестили, мне до нее 6 минут ходу, Мареку же из Вильнюса — 300 километров на машине.

Но он всегда оказывался на месте раньше назначенного срока, а я опаздывала минут на двадцать. Мобильных телефонов тогда не было. В конце концов я забрала свою дочь Анну, и мы переехали в Литву. Прожили там три года.

- Анна у тебя от первого брака?

- Да, ей было два года, когда мы с Мареком познакомились, а ее трехлетие справляли уже в Вильнюсе.

Потом родилась Моника. Затем Марека перевели в Петербург. Туда я поехала с радостью, ведь в Петербурге я училась, там у меня однокурсники, друзья.

Стала работать в генеральном консульстве Латвии. Потом мы переехали в Москву, собирались на три года, а в итоге прожили там 10 лет. А теперь вот второй год живем в Риге.

- Чем ты здесь занимаешься?

- Мы вернулись в такое время, когда в Латвии начались сокращения. Так что пока муж содержит.

Правда, странно получилось: в Москве с двумя маленькими детьми я работала. А там поездка на работу и обратно — целое событие. Только тот, кто сам это испытал, может понять, что значит в метро под Кремлем, где четыре станции, пересесть с одной линии на другую — 3 тысячи человек тебя выносят и 5 тысяч заносят.

К вечеру ты чувствуешь себя выжатым лимоном.

Такой мегаполис, как Москва, очень выхолащивает.

Неудивительно, что люди там взвинченные — и те, кто загнан в подземелье, и те, кто часами торчит в пробках.

- А как ты чувствуешь себя в Латвии?

- Дом есть дом, какой бы он ни был. Тут можно пройтись по ухоженным паркам, расстояния небольшие. У меня машины нет, пользуюсь общественным транспортом. Нам с мужем здесь хорошо и уютно. У нас был выбор — Скандинавия или Рига, но мы, долго не думая, выбрали Ригу. Тут мои родители, здесь мы с Мареком познакомились.

- Где учатся дочери?

- Анна учится в Нью-Йорке, ее интересует кино. Года четыре назад я стала замечать, что с моей полки исчезают диски — Висконти, Трюффо, Годар. Не каждый в 17 лет выберет такой репертуар.

- А Моника?

- Она неожиданно, лет в восемь, сама решила, что хочет учиться игре на фортепиано.\

- Интересно, а Раймонд заставлял тебя в детстве играть?

- Никогда! Хотя я училась в классе с музыкальным уклоном, у нас были уроки фортепиано. Но отец, почувствовав мое отношение, сказал: «Отойди от инструмента, ты мне слух портишь!» Для него фортепиано — второе «я»,

если человек этим не горит, лучше пусть не подходит к инструменту.

Насколько я знаю, его самого когда-то отец музыкой заразил, но Раймонд и сам этого хотел.

Дед был таким азартным, что мог и космонавта убедить, что тому пора заняться живописью. В нем кипела энергия. Даже стихи писал из серии «рука-нога».

Для него если не было рифмы — это не стихи. Все записывал в школьные общие тетради за 44 копейки. Как-то дал их почитать народному поэту Янису Петерсу, а тот про них забыл. Так дед меня буквально извел: позвони ему, пусть отдаст мои тетради, а то он свои стихи с моих передерет.

- Ей Раймонд не говорит, чтобы слух не портила?

- Нет, не говорит. Наверное, потому, что видит азарт, горение. У меня этого не было. Когда-то перед экзаменом

я специально порезала палец, чтобы не играть.

Поэтому в аттестате стоит прочерк.

- Недавно я просматривала материал для фильма о Раймонде и заметила, что у него пластырь на пальце. Травма?

- Ему это не мешает играть. Удивляюсь, как легкомысленно он относится к своим рукам. Он ведь вечно в своем доме в Балтэзерсе что-то рубит и пилит, режет стекло, перетаскивает какие-то трубы. Часто с Мареком снег убирает.

Марек ему продался с потрохами. Мы с Ланой смеемся — они такие разные, но

если бы их объединить, получился бы идеальный мужчина.

Марек аккуратный, педантичный. А «шеф» может так погрузиться в мысли, что вообще не слышит, что ему говорят.

Лана говорит: «Посмотрим, обернется ли, предложит ли помощь». Не обернулся и не предложил. К счастью, лифт в тот день работал.

У дверей квартиры Лана не выдержала: «Слушай, ты не мог бы хоть что-то взять и помочь?». А он с невинным выражением лица удивился: «Так что же вы не попросили?».

Действительно, почему мы не попросили? Марек бы так не смог. Но отец с моим мужем удачно дополняют друг друга. С тех пор как отец понял, что Марек умеет работать руками и соображает в технике, он его зауважал.

Сам Раймонд без работы не может ни минуты. Поэтому никто ему не предлагает поехать в теплые края - знает, что услышит в ответ.

Ему хорошо здесь, в Балтэзерсе, где всегда есть чем заняться. А потом можно окунуться в озере. Правда, там все заросло, ил по колено, а он говорит: я всю жизнь здесь купался, и ничего. На самом деле он

пример того, как можно жить без пледа с качалкой

и кактуса на подоконнике. У него без слов можно учиться тому, как надо жить.