Памяти Стены

Берлинская стена пала на следующий день. 

Впрочем, слово "пала" - эффектная метафора. На самом же деле вечером 9 ноября патрулирующие КПП на переходах из Восточного Берлина в Западный пограничники ГДР, к своему большому изумлению, оказались вынужденными пропускать на "вражескую территорию" нескончаемые толпы восточноберлинцев. Ведь несколькими часами ранее осажденный вопросами нетерпеливых западных корреспондентов на открытой пресс-конференции секретарь по информации Социалистической Единой партии Германии (СЕПГ) Гюнтер Шабовски неожиданно огласил, что граждане ГДР смогут свободно выезжать в ФРГ... уже сегодня. 

Новость мгновенно разлетелась по Восточному Берлину, и пограничникам ничего другого не оставалось, как подчиниться. 

Еще вчера они вели себя совсем иначе - в частности, препятствуя посещению Западного Берлина находящимися в столице ГДР советскими гражданами, не имевшими западногерманских виз. Хотя юридически права такого не имели.

Особый статус оккупационной зоны автоматически открывал ее безвизовое посещение для всех без исключения граждан держав-победительниц. Ясно, что право это в СССР не афишировалось, но некоторые о нем все же знали. Самых "наглых" из тех некоторых погранслужба ГДР с садическим сладострастием разворачивала, высылая им вслед протоколы-доносы. Так им велели всегда желавшие выслужиться перед Москвой коммунистические власти. 

О собственных же гражданах не было и речи. 

Но к осени 1989 года ГДР сильно залихорадило. Протестные демонстрации по всей стране становились все многолюднее. Осознававший ситуацию, но упрямо не желавший никаких реформ по горбачевскому рецепту, генсек СЕПГ Эрих Хонеккер предпочел сложить полномочия, передав кресло Эгону Кренцу. Тем временем десятки тысяч восточных немцев, раздраженных упертостью официоза, успели добраться до ФРГ кружным путем: в начале осени Австрия открыла свою восточную границу. А Венгрия и Чехословакия оставались считанными "братскими" странами, куда граждане ГДР могли свободно выехать. Ведь даже в Польшу из-за "Солидарности" усложнили им выезд еще в 1981 году! 

Австрийские же власти транзитным беженцам препятствовать и не думали. 

Тут стоит вспомнить, что одной из целей возведения Стены в 1961 году был заслон не останавливавшейся миграции на Запад. К тому времени 17-миллионную (по данным 1949 года) ГДР успело покинуть 2 миллиона. И абсолютное большинство выбрало простейший путь - пешком, через поделенную на оккупационные секторы столицу. 

Теперь же и Стена не сильно удерживала, и "большой брат" никак не реагировал. Окруженная ФРГ, Польшей и Чехословакией, ГДР конца 1989 года превратилась в курьезный "остров несвободы", рисковавший очень скоро стать необитаемым. 

В сложившейся ситуации руководство ГДР более всего заботило "сохранение лица" - как и некоторого числа лояльных граждан. Проект оптимизации передвижения восточных немцев в ФРГ был уже подготовлен; его анимация намечалась на 10 ноября. Правда, даже "облегченный" порядок включал визовые формальности. Но реальность тут же их отмела. 

В Западный Берлин валом пвалил народ - и одновременно кое-где с западной стороны стену начали крушить кирками и отбойными молотками, - какие уж тут разрешения... Огромный город захлестнула многократно с тех пор описанная эйфория, не прекращавшаяся несколько месяцев. 

О той эйфории снова вспоминают сейчас, спустя тридцать лет - как, впрочем, и о пришедшем ей на смену похмелье. 

Значительно меньше можно прочесть про то, что в ослепительно счастливый вечер 9 ноября ГДР никуда не исчезла. И ее полицейская бюрократия в самых что ни на есть славных прусских традициях, которую и тогда, и потом не уставали поносить и осмеивать западные немцы, еще какое-то время не сдавалась. 

Сквозь проломленные в Берлинской стене дыры уже вовсю шла не поддававшаяся никакому учету циркуляция, а власти ГДР все еще на полном серьезе старались регулировать движение свободных и почти освобожденных народов. Из семи ворот, соединявших два Берлина, для иностранцев были открыты только двое: знаменитый Checkpoint Charlie (Фридрихштрассе / Кохштрассе) да объединенная станция метро и "надземки" Фридрихштрассе. При этом через КПП "Чарли" не пропускали ни западных немцев, ни обладателей западноберлинских паспортов - были ведь и такие, с соответствующим гражданством оккупационной зоны. А подданных ГДР - пожалуйста. 

Прочие же пять ворот обслуживали исключительно граждан обеих Германий и Западного Берлина. 

И единственным местом, где все они могли пересечь пока существующую границу в компании своих зарубежных друзей, был вокзал Фридрихштрассе. Но сквозь него физически невозможно было проехать - только пройти. 

Часто в то время гостя в Нойкельне - очень веселом, "левацком", с удовольствием говорящем по-английски юго-западном районе Берлина, я быстро освоился с той регуляцией. Отправляясь на автомобиле в столицу ГДР, приятели подвозили меня к "Чарли", а затем, проехав сквозь "свои" ворота, возвращались за мной к тому же "Чарли", но уже с восточной стороны. 

Веселенькие американские солдаты идиотских вопросов не задавали; совсем иначе обстояло дело с вечно напряженными стражами границы ГДР. Пару раз они поинтересовались, сколько восточнонемецких денег у меня с собой. Ответ был готов заранее (вкупе с лучезарной улыбкой): "Денег куча, до вечера точно хватит! А вы у всех иностранцев про это спрашиваете, или только мне такая честь?" Второго вопроса ни разу не последовало. 

Причина не была тайной: если каждому вошедшему в Западный Берлин "остдойчу" полагалась разовая "премия" от правительства ФРГ размером в сто бундесмарок, то западным гостям столицы другой Германии не позволялось брать с собой ни единой остмарки (за которые на расцветшем по ту сторону стены черном рынке просили гроши). Деньги гостям предписывали всякий раз обменивать по официальному грабительскому курсу госбанка ГДР - 1:1, марку на марку. 

Мало было ГДР тех денег, что получала она от богатой западной сестры, год за годом выкупавшей ее политзаключенных. В ходе многолетних гешефтов в обмен на свободу и беспрепятственный выезд 34.000 "политических" восточнонемецкая госказна получила 3,5 млрд бундесмарок - и это не считая такс за эмиграцию выезжавших легально. Но даже в предсмертных конвульсиях ГДР не упускала случая слупить с каждого въезжавшего и входившего в нее "капиталиста". 

Ясно, что в те дни мои карманы служили надежным банковским депозитом для западноберлинских знакомых. Головоломный тройной стандарт, придуманный в ГДР начала 80-х, помимо условий обмена валюты для западных немцев и берлинцев, включал и иные курсы - для союзнических войск, расквартированных за Стеной, а также для прочих иностранцев из "капиталистического мира". Этой регуляции никто не отменял вплоть до введения в восточногерманских землях бундесмарки 1 июля 1990 года (ГДР официально скончалась 3 октября). Но гостей с востока эта сложная калькуляция не охватывала. 

Более того, в тот момент в ГДР обладатели советских паспортов могли почувствовать себя не менее привилегированными иностранцами, чем навещавшие Советский Союз гости с Запада. Особенно в горбачевские времена, когда их перестали усердно "пасти". 

Как и нас в дышащей на ладан ГДР. Где у Штази появились заботы поважнее - к примеру, оперативное уничтожение своих баснословных архивов. 

А активные граждане ГДР старались этому помешать. Уже в декабре офисы Штази в Лейпциге, Эрфурте, Коттбусе, а затем и в столице были друг за другом взяты штурмом. Тем не менее, отправленная мною в феврале 1990-го из Гамбурга в Лейпциг открытка с коротким поздравлением, да еще и написанным по-русски, не осталась незамеченной. 

Адресата тут же вызвали в соответствующий отдел института, где он работал - аналогичный так называемому "первому отделу" во всех советских организациях... Когда я вернулся домой, мне позвонила гостящая в СССР жена моего приятеля, и, описав учиненный ему допрос о "связях в ФРГ", поинтересовалась, не сошел ли я с ума. 

Из той беседы я почерпнул, что вне зависимости от состояния моего психического здоровья, исчезнуть ГДР явно не собирается. 

Хотя на деле дни ее были сочтены. 

Эту радость омрачало лишь одно: конец ГДР автоматически означал конец Западного Берлина. Этот город я успел полюбить задолго до того, как передо мной разъехались широкие стеклянные двери вокзала Zoo, и я впервые шагнул на его брусчатку. После "Тоски Вероники Фосс" Райнера Вернера Фассбиндера не влюбиться в Западный Берлин было едва ли возможно. Завораживающий, то и дело сбивающийся, оседающий в пустоты и вновь из них вырастающий ритм монотонных и грустных берлинских фасадов наполнял фильм Фассбиндера - и мои сны. Чем дальше, тем чаще я их видел. 

"Где же ты был все эти годы?", - спросил я себя, не пройдя и километра по берлинской брусчатке ранним январским вечером 1990-го. К плещущими тропическими оттенками неона променадам Вильмерсдорфа - тогдашней потребительской “витрины Запада” - этот вопрос, понятно, отношения не имел. 

Капиталистическое изобилие никакого чуда не явило. Зато выяснилось нечто более волнующее: уловленная и акцентированная гениальным режиссером магия Западного Берлина вовсе не была авторским вымыслом. Она выныривала здесь чуть ли не из-за каждого угла. И чем дальше я углублялся, тем гуще окутывала. Пройдя пару сотен метров по одной из наугад выбранных боковых улиц, я понял, что из этого плена не так просто будет выбраться. Да и вряд ли захочется. Тут, однако, поставлю точку, чтобы не сбиться в совсем уж "неформатный" текст. И вернусь к реалиям конца века. 

Западный Берлин - и как символ, и как исторический феномен, и как вполне живое и самодостаточное, не особо привязанное морально даже к Западной Германии культурное и интеллектуальное пространство, и как миф, - был по сути порожден Стеной. Ненавистная, уродливая, мозолящая глаз и не дающая забыть о причинах ее появления, она, однако, очень быстро стала частью культурного западноберлинского ландшафта. И одним из его артефактов. По другую же ее сторону виднелся совсем иной мир. Которому, конечно, здесь искренне желали помочь - но как-нибудь так, чтобы самим в итоге в нем не потонуть. 

Написав когда-то давно о Берлине, я назвал его сладчайшим гетто всех времен и народов. И точнее мне не сказать до сих пор. Можно лишь добавить: попасть в то гетто были не прочь очень многие из "освобожденной" большевиками Восточной Европы. Они-то быстро уразумели, кто на самом деле угодил в гетто. А вот на чье благо часть Берлина обнесли стеной в 1961-м - до сих пор очень хороший вопрос. 

Резервация превратилась в важный даже по западным меркам очаг либерализма - о так называемом соцлагере и речи нет. Живя на западногерманский счет, город за Стеной не был озабочен зарабатыванием денег. Зато все время пополнялся вольнодумной молодежью, не желавшей служить в бундесвере (чего от жителей оккупационной зоны, понятно, не требовалось), богемой всех оттенков, политическими эмигрантами из Восточной Европы и экономическими - из Турции. 

Несколько десятков лет это был единственный говоривший по-немецки город, где жизнь не замирала круглые сутки. Пропагандистский дисплей, в который он превратился, украшала порой такая экзотика, какую на "настоящем" Западе мало где предлагали. Но в те времена во имя доказательства своего морального превосходства коллективный Запад за ценой не стоял. И его экстерриториальный бастион, надежно защищенный гэдээровской фортификацией, был первым и главным бенефициаром Холодной войны. 

В юбилейную неделю немало было написано как об экономическом успехе восточногерманских территорий, интегрированных в новую ФРГ, так и о до сих пор ощутимой разнице мировоззрений западных и восточных немцев, сильно влияющее на баланс политических сил в страны. На этом фоне настроения западноберлинцев накануне, во время и после разрушения Стены не представлялись чем-то значимым. Но я прекрасно помню, о чем говорили и спорили эти люди тогда между собой. И чем делились и со мною, и с другими любопытными гостями. Те беседы были слишком содержательными, а переживания собеседников - слишком непростыми, чтобы о них забыть. 

Самые черные тогдашние пророчества не сбылись. "Прусский дух", так страшивший либеральных обитателей Шенеберга, Кройцберга, Нойкельна и Шарлоттенбурга, в новую старую столицу не вернулся. Глобализация оказалась той "третьей силой", сопротивляться которой ни у той, ни у другой части Берлина не было сил. Именно глобализация, а не политические решения слили и уравняли обе части - по крайней мере, видимо. Предусмотрительно сохранив при этом кое-какие ниши локального "районного" патриотизма. Да и почему бы не сохранить? Ярко, фактурно, и хорошо продаваемо. 

А выросшие с тех пор поколения - как и многочисленные "понаехавшие" - о былом Берлине и вовсе помнить не могут. Многим из них Стена, сохранившаяся в нескольких "экспозиционных" фрагментах, довольно безразлична. Да, повсюду размечено и показано, где она высилась, что делила, целый музей про все это имеется. Занимательно, конечно, но ведь в какие времена все это было! Тогда даже интернета не существовало... 

И тут приходит очередной хороший вопрос: а не вызывает ли отторжение слишком обильная и подробная информация о Стене у тех, для кого она совершенная абстракция? 

У меня нет убедительного ответа на этот вопрос. Я и сам-то не люблю рассказывать о жизни в СССР, хотя неплохо ее помню. Правда, если очень просят, сдаюсь, выбирая самое контрастное, курьезное и абсурдное. Чтобы картинка вышла и яркой, и не утомительной. Правда, в результате часто слышу новый вопрос: почему о только что рассказанном никогда ни слова не написал. 

Отвечаю, что о жизни в СССР не пишу по убеждению. Считаю, что о ней и так написано столько, сколько тот СССР со всеми потрохами и близко не заслуживает... 

А вот насчет Стены у меня такой уверенности нет. Хотя если все, написанное о Стене, уместить на один гипотетический свиток, то, подозреваю, 155 километров ее былой протяженности придется обойти не раз. Если же вспомнить о не слишком долгой жизни Стены, то такой суммарный мегатекст покажется и вовсе непропорциональным. 

И все же Берлинская стена - тема поинтереснее, чем жизнь в СССР. Хотя бы оттого, что у той стены было две стороны.