«Русофобского кино быть не может!» Интервью для тех, кто думает

-Алексей, объясните, почему наш отечественный зритель неспособен относиться к художественным фильмам только как к искусству? В 80-е с огромным накалом обсуждали «Маленькую Веру» и «Интердевочку», в 90-е — «Брат», в «нулевых» — «Бумер» и «Брат-2». Теперь — «Левиафан». Зачем обязательно надо делать из кино общенародную драму?

— Это какое-то соединение начальственной активности, мещанского внимания ко всему напечатанному в газете или показанному на экране и невероятной взаимной подозрительности. Режиссеры в США сделали миллионы фильмов, показывающих неприглядные стороны американской жизни.

И ничего – это не становилось всякий раз какой-то огромной национальной проблемой. А у нас, мне кажется, болезненная реакция на отечественное кино идет от неуверенности и шаткости жизни. Если вдуматься: ну, показали «Левиафан» — и что изменилось в стране? Ну, снят этот фильм на государственные деньги — подумаешь!

В России, поверьте мне, существует неисчислимое множество умельцев,

которые за большие госденьги без промедления забацают вам что-нибудь патриотическое и духовноподъемное.

Их целая очередь стоит. Я представляю себе, как они обивают пороги министерства культуры, бездарные в большинстве своем, и предлагают: «А вот такое духовноподъемное кино!», «А у меня еще более духовноподъемное!», «А у меня еще более!», «А еще мы снимем 146-й дорогой фильм о войне…» — и так далее. Но нам не надо пятьсот фильмов о войне. Нам надо хорошие фильмы о войне. А их-то как раз и почти нет.

— Говорят, что в России поэт — больше чем поэт. А кино – больше чем кино? Как считаете?

— В нынешней ситуации невероятного накала мнений любой резонансный фильм сразу же, что называется, вызывает огонь на себя. И вокруг него начинается рубка. Сделал бы тот же Андрей Звягинцев свою картину, скажем, два года назад, прошла бы она на экранах — и наверняка все было бы гораздо спокойнее: отзывы, может, были бы такими же полярными, но никто при этом не лез бы на стенку, доказывая свою правоту, и само появление фильма не становилось бы в стране новостью номер один.

Сейчас в России все становится больше, чем оно есть. Спорт — больше чем спорт, телек — больше чем телек, искусство — больше чем искусство… Но это не соотносится с фразой «поэт в России — больше чем поэт». Эти слова, скорее, про ответственность, с одной стороны, и про ожидания — с другой. В этом смысле Пушкин был, конечно, больше чем поэт.

А у нас «больше чем поэт» стало просто трендом.

Поэтому множество относительно способных литераторов всех все время поучают. И не только литераторов. Все кричат, стучат друг на друга.

Причина очевидна: предвоенная ситуация в обществе. Мы как-то незаметно въехали в долгую эпоху переоценки всех смыслов. Эпоху, когда страну ожидают очень резкие заморозки, после которых неизбежно последует потепление. Время агрессивной консолидации и ощущения близости войны.

Она может начаться случайно, с глупости – бах, и поехали. Война и так уже совсем рядом, у наших границ. Еще немного – и все может посыпаться.

— Не так давно вышел фильм Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Тряпицына». По сути, о том же, что и «Левиафан» – тот же русский Север, те же простые русские люди живут в глубинке какой-то своей, обособленной жизнью, которая показана тоже далеко не ура-патриотически. Но это кино не подняли ни на штыки, ни на знамена. Почему?

— Наверное, в «Левиафане» какие-то вещи сформулированы конкретнее, более безапелляционно. Звягинцев как бы немножко топором рубанул по живому.

И меня в этом смысле интересует трансформация нашего отношения ко всему нестандартному.

Мы перешли рубикон, за которым все начинают подозревать всех. Во всем.

И эта патологическая подозрительность тоже объясняет нервозность вокруг картины Звягинцева. Поверьте мне, были картины гораздо более страшные, чем у него. Но ополчились именно на «Левиафана». Почему? Он попал под раздачу, не более. Неприятно другое — что теперь в кинематографе начинается маниакальный поиск врагов.

Поэтому сейчас я боюсь и за свой фильм. «Под электрическими облаками» — русско-польско-украинская картина. Мы начали делать ее давным-давно, в относительно мирном 2010 году. Представляете, сколько маловменяемых людей со всех сторон будут сейчас искать в ней какие-то заговоры? На Украине будут искать заговор, у нас будут искать заговор. Это такая наша особенность, склочно-доносительская.

Хотя, казалось бы, в чем проблема? Ну не нравится вам Звягинцев – не ходите на этот сеанс в кинотеатре, переключите канал, смотрите сериал, американский боевик. Дался вам этот «Левиафан»! Беды в стране не от этого…

Казалось бы, здоровое общество должно, наоборот, обрадоваться тому, что есть большой художник, который снимает такое кино. А не бороться с ним. Зачем бороться с художниками? Это бессмысленно.

Боритесь с преступниками с такой же страстью! Взятки не берите.

— По поводу «рубанул топором». Говорят, что можно снимать кино о чем угодно, о самых неприятных вещах для народа и общества. Но если фильм, несмотря на все ужасы, в нем показываемые, снят со скрытой любовью людям, то он смотрится. Если же этой любви нет, а есть только ненависть и презрение к героям, как к насекомым, существам низшей расы, то тогда картина отторгается большинством зрителей. Вы согласны?

— Я не очень хочу отвечать на этот вопрос, потому что он все равно так или иначе связан с именем Звягинцева…

— Не только с именем Звягинцева. Это вопрос вообще о фильмах…

— Каждый из тех, кто пытается снимать кино искренне, должен найти ответ на него в самом себе. Мы знаем примеры очень серьезного искусства, которое не то чтобы особо людей любило. Скажем честно, Кафка был законченным мизантропом. Но при этом он был Кафкой. Почему писатель, художник не имеет права не любить людей? Это очень индивидуальное дело, где нет правильного и неправильного.

-А если посмотреть на фильм глазами зрителя?

— Но люди же очень разные. Какого именно зрителя?

— Допустим, массового.

— А массовый зритель все равно такое смотрит нечасто. Зачем оно ему? Он лучше скачает себе боевик или мелодраму. Сейчас, например, в СМИ потоком идут сообщения про массовое скачивание «Левиафана». Я думаю, что реальная цифра меньше, чем декларируемые миллионы, хотя это все равно серьезно.

«Неважно, есть ли хоть крупица таланта —

главное, чтобы были калинка, малинка, балалайка и медведь, проходящий по тайге хозяином…»

-На ваш взгляд, может ли художественное кино быть русофобским? Или ксенофобским?

— А что такое «русофобское кино»? Вы можете мне сказать точно? Вот Достоевский или Куприн – русофобские писатели?.. Наша творческая интеллигенция разделена, как и весь народ: и с той, и с другой стороны есть хорошие писатели и художники, которые друг друга на дух не переносят.

А вокруг них простирается целая куча этакого «компоста» — литераторы, которые никакими писателями уже давным-давно не являются и ничего толкового сочинить не в состоянии. Они пишут на тему «калинка-малинка», а потом объявляют это художественным достижением. Для них неважно, есть ли там хоть крупица таланта — главное, чтобы были калинка, малинка, балалайка и медведь, проходящий по тайге хозяином… И обвинения в русофобстве для них — своеобразный бизнес и шанс напомнить о себе.

То у них Цой русофобский, то Солженицын, то Тарковский, то Бродский – и так до бесконечности. Но не бывает, на мой взгляд, крупного художественного произведения, которое сделано исключительно из ненависти к какому-то народу или которое только его возвеличивает. Настоящее всегда – сложное. И это правильно.

Конечно, патологии в этом смысле могут быть во всех странах. Некоторые немецкие писатели, допустим, полунамеками плохо пишут о французах. Но здоровое общество такие книжки поколебать особо не могут.

Общество, которое устойчиво, где нормальная судебная система, где действуют социальные лифты, где человек защищен экономически и между большинством населения существует консенсус «что мы за страна» — как в той же Америке. Неважно, демократ ты, республиканец, сам по себе – но есть единые понятия, которые объединяют нацию.

Другое дело, что везде есть и ханжеская мораль.

Помните, как в той же Америке запрещали повесть американского писателя Сэлинджера «Над пропастью во ржи»?

Непроходимейшая глупость, но, к сожалению, люди до сих пор делают себе на этом головокружительные карьеры.

Особенно сейчас у нас. На разговорах о запретах, на том, что показушно бьют себя в грудь. Я иногда бываю на начальственных собраниях и наблюдаю, как вдруг там материализуются какие-то нафталиновые писатели, которые за последние 25 лет ни одной хорошей книжки не написали. Их никто не читает. Они никому не интересны. Но какие же они произносят речи – и это надо запретить, и это, и это тоже… И видно, что все это идет от плохо скрываемой зависти.

— Почти 50 процентов потенциальных кинозрителей осудили «Левиафан», хотя его не смотрели, либо заявили, что смотреть не будут. Мотив – «не хочу видеть чернуху про себя, про свой народ».

— Это значит, что мы начинаем повторять советский опыт. С одной стороны, он для кого-то соблазнителен. Но мы все почему-то забыли, как быстро разрушился идеальный миф об СССР, как быстро сознательное большинство повернулось абсолютно в другую сторону. Ведь не будь перебоев с колбасой, не было бы никакой перестройки. И никому не был бы интересен Сахаров…

Люди всегда ходят с кем-то в ногу. Но когда хождение строем становится единственно возможным, надо понимать, что строй всегда может развернуться в противоположную сторону. И идти вместе с ним придется туда, куда прикажут…

«Вся история человечества – по большому счету, история подонства и уничтожения себе подобных…»

- Довольны ли вы результатами проката фильма "Алексея Германа-старшего "Трудно быть богом"? Реакцией зрителей на него?

— Это огромная и очень сложная антииндустриальная картина. Ее посмотрело достаточно много людей. И продюсеры, наверное, довольны. Я думаю, и папа тоже был бы доволен… А реакция зрителей просто не могла быть другой.

— Почему с этим фильмом не вышло такого скандала и эффекта, как с «Левиафаном»? Хотя у Германа-старшего показаны вещи гораздо более ужасные.

— Во-первых, режиссер умер: с кем скандалить? Во-вторых, при всем моем уважении к Звягинцеву, у отца во время работы над картиной были немного более глобальные задачи… Фильм Звягинцева вышел во «взрывоопасное» время. И, что называется, попал в обойму.

— А если бы в «Трудно быть богом» по сюжету была не другая планета, а Россия? Как бы его восприняли у нас?

— Ну, может быть, чуть-чуть более истерически… Но потом эта истерика заглохла бы. Ведь нет уже проблем с фильмом Агирре «Гнев божий», а о нем тоже много спорили. И нет проблем, когда в разных странах кино пытается показывать историческую правду.

Вся история человечества – это, по большому счету, история подонства, уничтожения себе подобных.

В ХХ веке в этом смысле наследили все европейские государства. Немцы – понятно, англичане в англо-бурскую войну тоже. И в Польше были еврейские погромы. Между прочим, в прибалтийских странах наблюдался самый высокий процент добровольцев в расстрельные гитлеровские команды. И везде, если покопаться, окажутся такие скелеты в шкафу. И что, теперь наложить запрет на изображение их в кинематографе?

Если вспомнить быт крепостных в России, то он тоже был далеко не радужным. Все, кто рассуждает на тему, как было прекрасно до революции, мягко говоря, говорят полуправду — а таких бородатых историков развелось предостаточно… Позади у нас, у наших предков было довольно жутковатое бытие.

— Не исключено, что если бы действие этого фильма было перенесено, скажем, в эпоху древней Руси, его тоже объявили бы русофобским…

— Отец не хотел делать свой фильм только на российском антураже. Он мечтал снять картину вообще про устройство человеческое… А любил ли он родину? Помню, в 1984 году, когда я был совсем маленький, а отец был тогда был запрещенный, я спросил у него: папа, а если мы будем воевать с американцами, ты пойдешь на войну?

Он сказал: «Да». «Но ведь тебя здесь не любят!». «Неважно»…

Я лично для себя решил, что в своем кино вообще ни на кого обращать внимания не буду. Ни на левых, ни на правых, ни на немцев, ни на китайцев. Буду снимать только так, как мне кажется правильным, про здесь и сейчас.