Что делал Ельцин в Юрмале 16 лет назад

Союзники

Шел июль 1990 года. Ельцин незадолго до этого был избран председателем Верховного Совета России. В апреле появилась его нашумевшая книга "Исповедь на заданную тему". Она стала первым публичным откровением здравствующего советского политика, рискнувшего своим землякам раскрыть глаза на кухню борьбы за власть. Этот политический бестселлер на какое-то время затмил даже эротическую и приключенческую литературу. Книга Ельцина стала находкой для многих издательств. Одним из первых "Исповедь..." выпустило в свет издательство ПИК, организованное группой писателей. В тот месяц вся группа дружно отдыхала в Доме творчества в Дубулты.

В середине месяца на Рижское взморье неожиданно приехал Ельцин с семьей. В Москве тогда терялись в догадках, куда исчез российский лидер. Даже вездесущее радио Свобода не знало. Помню в те дни передачу по Свободе о Лигачеве, где его помощник говорил, что тот в плохом состоянии уехал на юг. А комментатор добавил, что Ельцин тоже уехал отдыхать, правда, неизвестно куда, но предположил, что на одном пляже они не встретятся. Позже выяснилось, что Ельцин приехал в Юрмалу по приглашению Анатолия Горбунова, возглавлявшего тогда Верховный Совет Латвии.

Латвийские политики в то время вели серьезные политические игры с Ельциным за спиной Горбачева. И Ельцин, и Народный фронт Латвии нуждались друг в друге, понимая, что могут стать союзниками против общего врага. Эти связи тщательно оберегались. Поэтому никакой информации о приезде Ельцина не просочилось и в местную прессу.

Тем не менее писательская братия об этом узнала: благо так называемая "дача Косыгина", где остановился Ельцин, соседствовала с дубултским Домом творчества. Решено было устроить презентацию книги в Юрмале, причем с участием автора. Сначала планировался сбор интеллигенции, не только отдыхающей, но и рижской. Однако Ельцин был против широких массовых мероприятий и согласился лишь на встречу для узкого круга. Я была приглашена на нее как собкор Литературной газеты. Но несмотря на просьбу Ельцина об узком круге, решила взять с собой еще и Юриса Подниекса с камерой. Писатели были не против.

Юрис в это время снимал "Крестный путь", который тогда виделся ему отчасти политическим фильмом. За Ельциным он наблюдал особо. Специально из-за него снимал XIX партконференцию, на которой Ельцин покаялся. Ездил за ним в Екатеринбург (тогдашний Свердловск, где Ельцин был секретарем обкома партии) и снимал его там. Фактически Ельцин был одним из героев его предыдущего фильма "Мы". Сравнивая его с Горбачевым, Подниекс как-то сказал, что от Горбачева остается ощущение иконы. В Ельцине же был и игрок, и сибирский самодур, но главное — живой человек. В фильме "Мы" Ельцин таким и получился: живым, противоречивым...

Встреча в "домике Чака"

...Встреча должна была состояться в небольшом двухэтажном особнячке на территории Дома творчества. В славную пору застоя здесь каждое лето останавливался бессменный главред Литературной газеты Александр Чаковский. В среде московских писателей особнячок так и слыл "домиком Чака". Архитектура особнячка, остатки старинной мебели свидетельствовали о былой роскоши. А в 1990 году особнячок представлял собой убогое жилище с осыпавшейся штукатуркой, со скрипучими паркетными половицами, лестницей, издающей жалобные стоны. В этом доме писатели и собирались принимать главу российской власти.

Встал вопрос: как накрывать стол. Насчет крепких напитков было решено однозначно: ставить. Поспорили, что: шампанское, водку или коньяк, а может, то и другое и третье? Решили, что по такому торжественному случаю уместнее шампанское. В последнюю минуту вспомнили, что Борис Николаевич пьет только коньяк, бежать в магазин было поздно, и кто-то из писателей принес заначку: початую бутылку коньяка. Возникла проблема с цветами: ставить — не ставить. И тоже в последний момент. В итоге все-таки поставили, нарвав их прямо в писательском дворе.

Гость задерживался, и все уже начали немножко нервничать. Приготовили большую стопку книг, утренним поездом доставленную из Москвы. Задерживался и Юрис, в тот день снимавший где-то в Литве, и я уже подумала, что он не приедет. Наконец на аллее, откуда-то из-за кустов появилась знакомая фигура. Борис Николаевич шел впереди в светлой рубашке с короткими рукавами и светлых брюках. За ним — высокий мужчина в спортивном костюме. Кажется, почти одновременно с Ельциным в комнате появилась и группа Юриса. Ельцин радостно поздоровался с Подниексом, как со старым знакомым, произнеся что-то типа: "А, и вы тут, рад вас видеть". Потом за руку со всеми остальными. Гостя посадили за стол, на котором лежали книги. Человек в спортивном костюме сел в кресло в углу. Остальные остались стоять.

Борис Николаевич сразу взял инициативу на себя. Похвалил издание, поинтересовался, чьи фотографии. Посетовал, что цена пока "спекулятивная", по 40—50 рублей продают. Всех заинтересовало, не собирается ли гость продолжить мемуары. "Если бы было время, — вздохнул Ельцин. — Сейчас другие планы стоят. Сейчас Россия, возрождение России".

Воспользовавшись темой, писатели стали расспрашивать его о съезде, на котором был принят суверенитет России. Как произошло, что такие разные люди проголосовали одинаково?

— Россия никогда не была независимой, всегда была придатком СССР, — объяснил Ельцин. — Впрочем, как и любая другая республика. Вы посмотрите: школу построить — иди проси в центр. Что это такое? Ущемление национального достоинства. Видимо, это чувство всех и сблизило.

Борис, ты не прав!

Тут Борис Николаевич заметил, что все стоят. Предложил садиться. Прозвучал чей-то голос: разлейте по стаканам... Ельцину поднесли шампанское. Он отпил. В это время оператор стал его снимать. Борис Николаевич поморщился:

— Ну, неужели обязательно снимать с шампанским?

Юрис сидел рядом с Ельциным и, пользуясь близостью, стал задавать ему вопросы. Мой диктофон, стоящий перед Борисом Николаевичем, зафиксировал то, чего не слышали остальные.

— Вы сейчас менять в книге ничего не хотите? — спросил Юрис. — Ведь время прошло. — Я думаю, не надо, это документ времени, — сказал Ельцин. — Скажите, сколько вы говорили с собой, а сколько в микрофон? — Как, как? — не понял Ельцин. Юрис повторил. — О! Много месяцев... Месяца три.

И стал рассказывать, как он ее писал. Взял отпуск на 10 дней, уехал в Киров, а от Кирова еще километров 100, в тайгу, где стоят три домика, почти заброшенных. Попросился в один домик на сеновал, и 10 дней на сеновале диктовал, день и ночь.

— Поэтому и запах хороший у книги, — предположил Подниекс. Оба засмеялись. — Нет, это действительно важно, где пишешь, — уже без юмора добавил Юрис, — важно, что вокруг. Дух. У вас там не было злобы. — Больше всего я боялся журналистов, — продолжил Ельцин — Никто не должен был знать о моем убежище, даже из кировского начальства. Но все равно узнали, и к концу примчались телевизионщики. А потом Валентин Юмашев мне помог смонтировать (нынешний зять Ельцина. — Ред.). Я по три пленки в день записывал на магнитофон, на обе стороны. Потом Юмашев перепечатал, мы вдвоем сели, и получилась рукопись. — Ну, наверное, пора вас уже принимать в Союз писателей, — снова пошутил Подниекс. — Членство в организациях не для меня, — отбивался Ельцин. — Это стиль работы Лигачева...

Вспомнив о Лигачеве, Борис Николаевич даже посветлел лицом. Чувствовалось, что попавший в анекдоты конфликт и ему самому нравится. Кто-то сказал, что Лигачев тоже пишет книгу, и пошутил, что ПИК ее будет издавать с послесловием Александра Яковлева. Ельцин очень смеялся. И добавил: — Помню, в перерыве съезда кто-то из корреспондентов спрашивает у Лигачева, как он оценивает избрание Ельцина. И тот ответил: я бы еще раз сказал "Борис, ты не прав".

Все захохотали. И Ельцин громче всех. Смеялся он раскатисто, гулко. Отсмеявшись, добавил:

— Ну, я подумал, каким ты был, таким ты и остался.

Снова разлили, кажется, уже покрепче. Борис Николаевич шутливо прикрылся от камеры собственной книжкой. Потом продолжал вспоминать:

— В Барселоне, где я лежал в госпитале после операции на позвоночнике, мне подарили значок, на котором был мой портрет, но весь черный, только зрачки белые. А внизу подпись: Ельцин-Мандела.

Все снова захохотали.

— Я надеюсь, вы обойдетесь без 26 лет тюрьмы? — продолжал шутить Подниекс. У него в тот день было явно веселое настроение. — Да, я тоже надеюсь, — вздохнул Ельцин. И вспомнил: — Когда Горбачев уезжал в Канаду, собрал 250 коммунистов и сказал: любыми путями не допустить его избрания на пост председателя ВС России. И я стал думать, что такое любыми путями? Это кирпичом по голове, что ли?

В это время снова выпили. После чего Ельцина попросили подписать стопку книг. Прежде чем подписать, он уточнил у каждого имя-отчество и лично вручил. Подписывая, вспомнил раздачу автографов в Англии.

— Посадили меня в одном книжном магазине вот так же за стол, и стали люди подходить с книжками. Потом мне сказали, что это была первая очередь в Лондоне, два квартала тянулась вдоль дороги. Я 500 книг подписал. 2,5 часа работал. Потом говорю: отрубите очередь, невозможно. А англичане оказались хитрыми, они отрубили очередь, но все, кого "отрубили", передали книги тем, кто стоял впереди. Все гонорары пошли на создание валютного фонда борьбы со СПИДом и милосердие. Что было на счете — полмиллиона долларов, все я отдал фонду, ни единого доллара не взял себе.

Потерянное интервью

После беседы все вышли на балкон. Кто-то предложил сфотографироваться на память. Ожил человек в спортивном костюме, молчаливо просидевший в углу. У него оказался с собой фотоаппарат, и он нас всех несколько раз сфотографировал. Уже позже, наблюдая за Ельциным по телевизору, я постоянно видела за его спиной знакомое лицо и такую же крупную, как у Ельцина, фигуру. К тому времени я уже знала его имя — Александр Коржаков.

Пока фотографировались, Юрис договорился с Ельциным об интервью тут же, на балконе. Дождался, пока все выйдут, закрыл дверь в комнату. Я протянула ему свой включенный диктофон с просьбой: запиши разговор.

Минут через 15 оба появились в комнате. Ельцин стал прощаться.

— Ну, о чем говорили? — поинтересовалась я, когда гость ушел. — О России, — как-то неопределенно проговорил Юрис. — А для меня записал? — Ты знаешь... с твоим диктофоном что-то случилось, — сочувственно посмотрел он на меня и протянул уже выключенный диктофон.

Помню, я обиделась ужасно.

Я пригласила его на встречу, благодаря этому он снял интервью, — а он выключил диктофон! Гораздо позже, уже перегорев, наблюдая за работой Юриса, я поняла, что та его маленькая хитрость была не случайной. Он очень бережно относился к любому своему материалу. Для него не существовало случайных, как бы ненужных кадров. Он их копил, собирал, надеясь все когда-нибудь пустить в дело. И никакие человеческие мотивы — благодарность, обязательства, неудобства — не играли роли перед этим долгом самому себе.

...О чем Подниекс говорил с Ельциным на балконе "домика Чака", — не узнал никто. То интервью не вошло ни в один из его фильмов. Недавно я попыталась разыскать ту пленку. К сожалению, в Риге ее не оказалось.