Кирилл Кобрин: "Разговоры о национальной идентичности — часто это грязные трюки"

Историк Кирилл Кобрин в Латвии хорошо известен. Он публикуется на сайте arterritory.com, читает лекции, участвует в арт-резиденциях в латвийской провинции. Недавно вместе с Денисом Хановым принял участие в дискуссии, устроенной Рижской биеннале современного искусства, темой которой стало взаимоотношение искусства со временем. 

Книгу "История. Work in Progress" автор составил из двух частей. Первая, “Частник из bloodlands”, посвящена Венгрии и Чехии, региону между Восточной и  Центральной Европой, между Россией и Германией, которую историк Тимоти Снайдер назвал в своей одноименной книге bloodlands (кровавые земли).  Вторая часть — «Жизнь (и смерть) в Кулдиге» — «археология» жизни маленького латвийского городка, итог изысканий автора в столовой местного супермаркета и на старом городском кладбище… 

Но начинаем мы разговор с переезда автора в Ригу.

Кирилл, расскажите, почему вы решили покинуть Лондон и осесть в Риге?

После Брекзита я сильно расстроился. Не то, чтобы в Лондоне атмосфера радикально изменилась. Но я считаю Британию своей страной, я британский гражданин. И то, что там произошло, показало, что я своей страны толком не знал.

В моем либеральном мультикультурном районе за то, чтобы остаться в ЕС, проголосовали 74 %. А по всей стране результат совершенно иной. Это показало, что в обществе раскол.

И атмосфера в прессе стала тяжелая. Сейчас в правых изданиях можно прочесть то, что лет 5 лет назад было невозможно себе представить. В общем, мне стало противно – да и не по карману — жить в Британии. Не могу сказать, что я там проиграл за эти пять лет, я приехал туда фрилансером, выжил – а, значит, выиграл. 

А с  Латвией у меня долгие связи, здесь у меня друзья, здесь меня публикуют. Отчасти поэтому и решил поселиться здесь. Хотя и нечасто в Риге бываю, это скорее штаб-квартира. Скоро поеду в Китай, затем в Америку и в Россию. 

В Китай и Америку поедете преподавать?

Я фрилансер, как говорил Остап Бендер "джентльмен в поисках десятки". В Китае в Сычуаньском университете в городе Чэньду я проработал год на контракте. Это внутренний Китай, там совсем другая жизнь, чем в столице и в Шанхае с Гонконгом, как бы "китайский Китай". Но климат очень тяжелый, юг. И многое, что нужно в сети заблокировано, почти половина сайтов западных и почти все глобальные соцсети. У меня есть VPN (виртуальная частная сеть – прим. авт.), но там каждое утро просыпаешься и не знаешь, отрезан ты от мира, или нет. На соцсети мне наплевать, но очень сложно заниматься наукой и преподаванием, когда нужные материалы заблокированы. Поэтому я переписал контракт: вместо года буду преподавать месяц. А там посмотрим.

Вы говорили о Британии как о расколотом обществе. Многие у нас также думают о Латвии, говорят, наше общество больно. 

Объективно, наверно, ситуация у вас не самая приятная. Но я здесь гость, доброжелательный гость — и не имею морального права высказываться на этот счет в Латвии, да и латышского языка не знаю. А Британия — это моя страна. Я уже наблюдал, как одна страна распадалась, СССР в конце 1980-х. И вдруг понял, что начинаю узнавать что-то похожее, не только в политическом смысле. Наблюдаешь распад тканей ежедневной жизни. Какие-то службы начинают хуже работать. Брекзит — симптом, а не причина. И у меня все-таки были иллюзии по поводу Британии. А по поводу Латвии таких иллюзий нет, так как я почти ничего не знаю.

Расскажите о ваших "полевых" исследованиях в Кулдиге, которые легли в основу книги.

Кулдигу я изучил хорошо с тех пор, как впервые побывал там в 2015 году. Я задружился с людьми оттуда, которые устраивают разные культурно-образовательные мероприятия. Меня часто приглашали в Кулдигу читать лекции в разных Летних школах, например, в летней школе Академии художеств. И мы как-то рассуждали с Илзе Супе, и пришли к выводу, что наши культурные начинания в Кулдиге обречены на колониальную ситуацию, так как не связаны с местной жизнью.

Кулдига — удивительное место. Но у нее большие проблемы с городской идентичностью. Во-первых, о Кулдиге почти ничего не написано, я не имею ввиду романтические сюжеты, вроде истории герцога Якова. Просто огромные исторические периоды выброшены.

Кулдига воспринимает себя как милый туристический городок, а туристов там немного. И это проблема городского брендинга: если вы себя не идентифицируете, вы не можете себя выставить на туристический рынок.

Большая часть населения Кулдиги живет в советских домах, а старый город занимает небольшую часть. При этом советской истории как бы нет места в сознании местных жителей.

И я придумал резиденцию в 2016 году: позвал трех своих знакомых-урбанистов из разных стран – прекрасного британского архитектурного критика Оуэна Хэзерли, прекрасную российскую урбанистку Лену Трубину и местного историка Густава Стренге. Мы месяц в Кулдиге жили. Подружились там с местными фотографами, гуляли по городу и просили их фотографировать не красоты, а другие — интересные нам — вещи, связанные с реальной местной жизнью. 

И в конце мы должны были выдать по тексту для книги "Дверь в Кулдигу", которую планировали выпустить. Тексты должны были выйти на трех языках — английском, русском и латышском.

Тексты были написаны, фотографии сделаны, но книжка пока не вышла. Три эссе опубликованы в журнале "Неприкосновенный запас", который я редактирую. Мой текст вышел сначала на сайте arterritory, затем в переработанном виде вошел в книжку. 

 И что вы в Кулдиге открыли интересного?

Каждый нашел свой сюжет. Лена Трубина – «полевой урбанист» и антрополог — делала интервью с жителями, пыталась составить социальный и культурный портрет горожан, их представления об идентичности. И, кстати, нашла в Кулдиге отличного стрит-артиста, который там довольно законспирированно живет. Густавс написал исторический очерк. Оуэн, левый социалист, специалист по социалистической архитектуре, объездивший все бывшие соцстраны, раскопал многое о революционном прошлом Кулдиги, которого предпочитают не замечать. А это ведь это был один из центров революционного движения 1905-го года.

Я же пытался найти в Кулдиге место, которое бы сконцентрировало в себе его дух. И нашел — бистро при супермаркете Elvi, куда я ходил питаться. 

Я обратил внимание, что это удивительное место. Это что-то между тем, что на английском называют fast food и diner (иногда даже greasy spoon, типа «забегаловка»). В Британии в такие места обычно заходят молодые люди, которые не готовят, рабочие, полицейские. А в Кулдиге, да и вообще в Латвии это семейные места. Туда ходят пары с детьми, там обедают немолодые женщины, которые явно готовят дома. В общем, другие социальные ритуалы. И когда анализируешь выбор блюд, кухню, многое о месте понимаешь. 

И дизайн супермаркета очень интересный. Это самый… уютный, что ли … супермаркет, который я видел. Такая затейливая постмодернисткая архитетура с деревянной отделкой, а это редкий случай в супермаркетах. При этом новое здание создано из старых кирпичей – мне кажется, пол-Курземе построено из таких кирпичей, собранных по старым казармам в Лиепае. 

И это очень любопытно: новый ультрамодерный супермаркет, но прикидывающийся старым зданием. Конечно, меня заинтересовала музыка, которая в супермаркете играла. У меня чуткое ухо, я меломан, обожаю слушать и анализировать плейлисты в супермаркетах. 

Так вот, я целый месяц ходил в Elvi обедать. Я веган, но при этом готовлю. И в бистро выбирал в основном гарниры, сидел, слушал музыку. Да, но еда — это жизнь. А раз есть жизнь, то должна быть и смерть.

На городском кладбище Annas мы обнаружили два мемориала. Один — лесным братьям, другой — советским солдатам. Можно себе представить, что там лежат люди, которые друг друга убивали.

Кладбища всегда очень интересно анализировать — профессионально, этнически,  конфессионально. Тем более у одной из фотографинь, которая участвовала в нашем проекте, там муж лежал, она хорошо это кладбище знала. И многое мне рассказала. 

Книга "История. Work in Progress" задумана как часть проекта длиною в жизнь. Почему вы решили, что этот проект станет для вас итоговым?

Когда ты не молод и долгое время пишешь, понятно, что драйв, который был вначале, пропадает. Тем более, я непрофессиональный писатель, на гонорары с изданий прожить не могу. И я не беллетрист, не готов писать по роману в год ради гонораров. Я публикую то, что хочу, но это некоммерческая литература. 

Мне показалось: писать, чтобы публиковаться — это неправильно. И я решил, что заведу такой проект в компьютере и буду его писать, не думая, куда он вырулит. Он объединен одной темой — истории. Не в академическом смысле, хотя я историк по профессии, это скорее рефлексия об истории в разных ее приложениях. И новая книжка — начало проекта. Я задумал писать отчасти как сюрреалисты – методом автоматического письма. И первый текст книги написан почти как поток сознания, стилистически он очень сильно отличается от того, что обычно пишу. 

Вы говорили о том, что Кулдиге трудно найти идентичность. В Латвии у нас очень любят искать национальную идентичность, особенно в культурных проектах. Как вам кажется, у Латвии тоже есть проблема с самоопределением?

Дьявол в деталях, я говорил об урбанистической идентичности. Что мы за город? И чтобы понять это, надо принять то, из чего он состоит. Также и в Питере еще много людей, для которых он до сих пор – державная культурная столица с Медным всадником. Хотя Питер на 2/3 состоит из спальных районов. Это нежелание принять и понять город очень сильно подводит горожан в культурном отношении. В моем родном Нижнем Новгороде ситуация обстоит еще хуже. Я делаю там несколько урбанистических проектов, и мы пытаемся Нижний Новгород отрефлексировать как город, а не как «Кремль на холме плюс две реки». Это огромный город пролетарский, научно-технический, имеющий мало отношения к историям про Кузьму Минина. 

Что касается "поисков национальной идентичности", я решительно против этого выражения. Национальная идентичность – это что, колечко, которое куда-то закатилось, а мы лазаем и его ищем? Традиция – это то, что конструируется из сегодня.

Сейчас в Европе и Америке много консервативных политических сил, которые говорят: "Мы - за следование традициям". Это чушь собачья! Никаких традиций объективно не существует, традиции это то, что сконструировано потом.

Какие "исконные крестьянские традиции" могут быть в 2018 году? Даже если они есть, они уже мало отношения имеют к действительным социальным обрядам и ритуалам даже XVIII века, не говоря уже про раньше. "Семейные ценности"? Семьи тогда были совсем другие вряд ли бы вы захотели жить в них сегодня. Это общее место антропологии; есть даже классический сборник статей 1983 года "Изобретение традиции" под редакцией Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера. 

Понятно, что аппелирование к традициям — это часто довольно грязная игра, к которой кому что хочется, тот то и подвязывает. Я не большой любитель советского, но если говорить о традициях, то годы советской власти из песни не выкинешь. Как и дома советские, в которых живет почти все население. И дороги, построенные в то время. И фабрики, и всю логистику и инфраструктуру страны. 

Латвия даже пыталась предъявить России счет на несколько миллиардов за ущерб во время советской оккупации.

Если вы заявляете “Я за традицию”, это не значит, что это вы возьмете, а это нет. Это значит, что вы выступаете за все то, как оно сложилась к сему времени. И все эти разговоры о поисках идентичности… Каждый раз хочется держать бумажник, чтобы его не украли. Потому что это часто грязные трюки. Идентичность — это то, что мы, общество, сегодня конструируем, изобретаем, осознанно или нет.

Продолжение интервью читайте в ближайшие дни