"Настоящее сегодня в западном мире не переживается как подлинное" (2)

В этом году Латвия отмечает столетие государственности, и многие события к этой дате приурочены. Это тоже можно назвать изобретением традиции?

Столетие - замечательная дата, и ее обязательно надо отмечать. Здесь придумали замечательный юбилейный дизайн с двумя нулями/бесконечностью/восьмеркой. Но важно и наполнение дизайнерски-прекрасно устроенного юбилея.

Любой юбилей, любой подобный праздник - это способ подумать, кто мы такие, каким видим свое общество. Либо способ обмануть, подменить понятия, совершить фокус.

Это не чисто латвийская ситуация, она существует везде. На днях я вспоминал Фрэнсиса Фукуяму, почти тридцать лет назад прославившгося книгой «Конец истории и последний человек». Книжку никто толком не прочел, вырвали из контекста только эту фразу «конец истории». Мол, все, коммунизм рухнул, либерализм будет торжествовать теперь всегда, история кончилась. А книжка как-раз о другом. Фукуяма – умный и любопытный человек. Так вот, на днях я наткнулся на интервью с ним. Он говорит, что главный враг либерализма сегодня – национальная идентичность. Я, как человек лево-либеральных взглядов, абсолютно с ним согласен.

Я не к тому, чтобы все были одинаковыми. Просто identity, принадлежность к какому-то народу - это вопрос выбора, так же как вопрос гендера и любого иного сообщества. В противном случае начинается «кровь и почва».

А у нас сейчас разве подобный выбор не совершается?

Возможно, совершается. Я не знаю, я здесь живу совсем недавно.

Но меня немного удивил Праздник песни, в сущности, очень красивый. Это милая вещь, петь песни хорошо. Но немного обидно за общество, которое намеренно архаизирует себя. Это как если бы в современной Шотландии все ходили бы в килтах и играли бы на волынках.

При том, что всем известно: килты (я имею в виду юбку, а не плед), придуманы не в древности, а в 18 веке, они не являются традиционным национальным шотландским видом одежды (да и вообще шотландцы-горцы и равнинные шотландцы – совершенно разные сообщества).

А уже при королеве Виктории придумали каталог расцветок килта, якобы указывающий на тот или иной древний клан. Возможно, дело в моей генетической памяти – или в привычке анализировать все с исторической точки зрения – но каждый раз, когда я вижу много людей в национальных костюмах, я начинаю задавать себе разные вопросы. Понимаете, ведь Латвия – очень современная страна. Мы сидим с вами в современном кафе, здесь прекрасный дизайн. Латвийский дизайн вообще один из лучших в мире, как мне кажется. Для меня здесь – в современности, в настоящем – главный сюжет латвийского юбилея. Впрочем, еще раз: мои слова – слова гостя.

Что вы имели ввиду на дискуссии Рижской биеннале, говоря о том, что мы живем в ненаступившем настоящем?

Рижская биеннале – один из любопытных симптомов. Настоящее в нынешнем западном мире не переживается как настоящее, подлинное. Мы живем здесь и сейчас, но интересы наши и эмоции как будто не здесь. Многие как будто чего-то ждут и не воспринимают свою настоящую жизнь как реальную.

А как воспринимают? Как фильм?

Нет, я имею ввиду автоматизм повседневности. Люди ходят на работу, берут ипотеку, смотрят телевизор, заводят семьи, ездят в отпуск, но это все механически, так надо, а смысла они не чувствуют. То есть, спроси их, они ответят “смысл есть”, но реальность при этом ускользает. Особенно, когда люди живут воспоминаниями “как хорошо было тогда-то”.

Есть ли общества, которые умеют жить здесь и сейчас?

Говоря о ненаступившем настоящем, я не имел ввиду только Латвию. Ведь биеннале - это не латвийское, оно – общеевропейское. И воспринимать выставку как привозную неправильно, в частности, потому, что Латвия – часть Европы. Биеннале улавливает определенное ощущение времени. Дух времени присутствует, даже если куратор, как мне кажется, и не отрефлексировала это.

Что именно она не отрефлексировала?

Вот эту порождаемую выставкой меланхолию. Они делали выставку другую - об отношении Человек и Природы. Но это как коктейль: сливаешь изобретенный в Голландии джин с изобретенным в Британской Индии тоником, а получается другое, третье, международный коктейль. И здесь из самых разных арт-ингредиентов получился удивительно точный диагноз состояния общественного и культурного сознания западного человека.

На той же дискуссии, устроенной Рижской биеннале, вы противопоставляли меланхолию ностальгии. Чем эти понятия отличаются?

Меланхолия не забывает о прошлом, но знает, что оно кончилось. Представьте, живут муж и жена, или любовники, или, как сейчас говорят, два партнера. Один из них вдруг умирает. И если у них были тесные эмоциональные связи, у оставшегося в живых будет не очень богатый выбор реакций, если это, конечно, не йогин какой-то там степени. Первая – отказ поверить в смерть близкого. Человек начинает жить прошлым, он реконструирует прошлое и создает подлинность этой жизни сегодня, он не живет настоящим. Это ностальгия. И другая реакция: человек ушел, этого не отменить. Но эмоциональные связи остались. И ты не реконструируешь прошлое, живешь сейчас, но мыслями уходишь туда – из реальной жизни сегодня, не покидая ее. Прошлое как призрак тебя преследует. Это меланхолия.

Ностальгия – сладкая штука. А меланхолия – горькая. Ностальгия – это не призрак, это полнокровное воссозданное прошлое. В общественно-культурном смысле ностальгия – огромный источник социальных бед. Нацизм весь стоял на ностальгии.

Идея нацизма такова. «Когда-то мир был чистым, арийским. Потом стал грязным из-за евреев и других низших народов. Мы должны сделать как было. Должны реконстурировать, сделать его снова чистым”. И сегодня это не исчезло. Так называемые «русские ополченцы» на Донбасе, первая волна – многие из них были из «исторических реконструкторов» (к примеру, небезызвестный Игорь Стрелков), которые привыкли надевать старые мундиры и воспроизводить старые победы.

Вообще, национализм – ностальгическая реконструкция.

Слава богу, Рижская биеннале являет нам не ностальгию, а меланхолию. И культурно это продуктивная вещь. Она способствует диагностике. Огромное количество классных вещей на биеннале, сходите, посмотрите, но только с умом и внимательно!

Поговорим о соцсетях. Почему вас там нет?

Когда-то я был очень активным пользователем. Я был одним из первых, кто пришел в LiveJournal, когда он появился. Несколько комически горжусь, что был чуть ли не следующим после Стивена Фрая, кто пришел в Twitter. Когда LiveJournal умер, я сменил его на facebook. Но покинул его в конце весны 2016 года. Когда я работал на Радио Свобода, facebook был хорошим подспорьем, скажем, если кого-то надо найти и так далее. Но мне он почти сразу надоел. Это бесконечное количество чужих людей, которые присутствуют в твоей жизни...

Но вы же сами френдов выбираете?

Да, но мне стало неинтересно следить за их жизнью. Я не очень люблю людей. Я понял, что провожу свою жизнь, читая, кто где был и что съел. Хотя к тому, кто что съел, я еще неплохо отношусь – пусть едят и рассказывают об этом, главное чтобы глотку друг другу не резали. Хуже, когда идут рассуждения – бесконечные, бессмысленные, или осмысленные, но тонущие в общем потоке. Я уже тогда начал подозревать, чем это может кончится. А сейчас мы видим, как это происходит. Все эти истории с манипулированием, с российскими фабриками троллей. В facebook’е, как мне кажется, был хрупкий баланс в 2010-2011 годах. Но уже тогда понятно было: такое долго не может продлиться.

А Инстаграм вас чем не устраивает?

Я боюсь устать от образов. В какой-то момент надо начинать ограничивать все. Иначе слова, образы перестают иметь ценность. Не устаю только от музыки. Я меломан, все время слушаю музыку. Я вырос в рок-среде, плюс неплохо знаю поп, электронику, джаз.

Русский рок слушаете?

Не выношу его. В середине-второй половине 80-х я был, в какой-то мере, его частью, а с 90-х годов это уже стало невыносимо. Как вижу человека с гитарой, поющего на русском языке, начинает тошнить. Эта вечная группа ЧАЙФ: представляешь себе этих людей на кухне в майках- алкоголичках, как они там сидят за водочкой, братаются и задушевно поют.

БГ тоже не ваш герой?

БГ - другая история. Мы были знакомы еще с 1985-го. В Праге делал с ним большое интервью на Свободе. Я считаю, что «Аквариум» был великой группой в 70-е и 80-е. Но когда в 90-е вальсочки начались псевдонародные, это стало невыносимо. У меня есть дикая – и наверняка неправильная – теория о том, как покойный Александр Башлачев всех испортил русской темой.

Я Башлачева хорошо знал, он приезжал к нам в Горький. Он был очень талантлив. Но странным образом мозг многих повернул в другую сторону. Мне кажется, и БГ подпал под его влияние, 90-е годы у него прошли как бы в «русском бреду», мне это стало музыкально неинтересно.

А вот когда БГ сотрудничал с Курехиным, он был на острие современности, это было сверхкруто, «Радио Африка» та же. Но, кстати, сейчас БГ опять сильно изменился, в последние 8-9 лет. Альбомами я его по-прежнему не могу слушать, но некоторые песни – просто удивительные. Иногда у него какое-то беккетовское отчаяние прорывается, что ли.

Русскую эстраду тоже не выносите?

Я иногда слушаю западную поп-музыку, там мне интересна работа со звуком, скажем, в рэпе или электронике. Русскую эстраду никогда специально не слушал, бог миловал. Хотя, когда бываешь в России, от нее не спрятаться: в маршрутках и кафе играет.

И в Юрмалу летом я ни разу не выехал, боюсь встретить там на улице какого-нибудь российского поп-деятеля... Смешная паранойя, правда?

Да, бывает. Расскажите о ваших последних музыкальных открытиях

Последний альбом американской инди-группы The National (“Sleep Well Beast”) был потрясающий. Эту группу хорошо знают в Латвии, хотя она далеко не новая. Их стихия — меланхолия. Когда они перестали играть дурацкий рок, начали выдавать гениальные околоэлектронные вещи.

В этом году открыл для себя американскую команду Portugal. The Man. Удивительный коллектив, его музыка вся состоит из цитат. некоторые члены группы из Аляски, у них в подсознанке сидит рок-музыка 70-х, которую сегодня мало кто – из хипстеров, конечно – уважает. А они… Это как будто Bee Gees рехнулся на Black Sabbath и Pink Floyd. При том что я терпеть не могу мейнстримную музыку 70-х (до панка), но в таком виде она мне нравится.

Ну и последний альбом Gorillaz (“The Now Now”) потрясающий. Обожаю их, это любопытный культурный феномен. Деймон Албарн – как новый Боуи, все улавливает и формулирует удивительным образом. Получается дико, но интересно. Мне непонятна их популярность среди молодых людей, это же необычная поп-музыка. Она странная, недоделанные треки, продюсер как будто бы убежал покурить. Но это намеренное несовершенство, в последнем альбоме есть вещи, будто на коленке сделанные.